Летописание в Москве велось (при княжеском дворе и ми­трополичьей кафедре) уже со второго десятилетия XIV в.Объем и содержание московских летописных записей XIV — начала XV в. можно установить прежде всего путем анализа летописей Симеоновской и Троицкой. Допол­нительными источниками для решения указанной задачи мо­гут служить Московский летописный свод конца XV в., летописи Воскресенская, Со­фийские — первая и вторая, Львовская, Типографская, Ермо­линская,  Никоновская.

         Известия о международной жизни в московских летопис­ных сводах преподносятся под углом зрения официальных мнений великокняжеской власти. Лишь иногда можно уло­вить здесь борьбу тенденций — церковной и светской, митро­поличьей и великокняжеской, еще реже — аристократической и демократической. Но важно, что сквозь призму официаль­ных концепций отражаются прогрессивные мысли представи­телей передовой части феодального класса (а иногда горо­жан) об условиях национального развития Руси в связи с другими странами в обстановке формирования централизо­ванного Русского государства.

         Довести рассмотрение вопроса об отражении в московском летописании событий международной жизни до начала XV в. (примерно до второго десятилетия) дает право прежде всего то обстоятельство, что в 1408 или 1409 г, в Моск­ве был завершен наиболее ранний (из известных) летописный свод (Троицкая летопись). Кроме того, начало XV в. явилось существенной гранью в самой трактовке проблемы междуна­родных связей московскими летописцами. Такие важные для Руси события, как нашествие в 1395 г. войск Тимура, а в 1408 г. — Едигея, русско-литовская война 1406-1408 гг., швед­ская агрессия 1411 г., усилили интерес летописцев к между­народной жизни, вызвали с их стороны ряд откликов с оцен­кой взаимоотношений между различными странами.

         При рассмотрении того, как ставились на протяжении XIV и в начале XV в. московскими летописцами вопросы международной жизни, имеются все основания наметить два этапа. Гранью между ними является Куликовская битва 1380 г. Победа, одержанная на Куликовом поле русскими войсками над Мамаевой Ордой, имела большое международ­ное значение. И не случайно она пробудила у публицистов и книжников интерес в международном плане к таким проблемам, как борьба с агрессией; взаимоотношения между государствами, возникшими в результате завоеваний, и покорен­ными народами; взаимосвязи народов, возникающие в про­цессе сопротивления завоевателям, и т. д.

         Рассмотрим вначале отражение в памятниках летописа­ния событий международной жизни до 1380 г.

 

         Пожалуй, больше всего летописцы интересуются взаимоотношениями Руси с Золотой Ордой. Это и естественно» ибо ордынское иго в это время давило русский народ, задержива­ло экономическое развитие Руси, мешало ее политическому объединению.

         В летописных сводах много известий о поездках русских князей в Орду за ярлыками на великое княжение, о гибели в Орде некоторых из них, о посещении ордынских ханов рус­скими митрополитами, о приходе ордынских «послов» в рус­ские земли, чтобы утвердить на великокняжеском столе пред­ставителей отдельных княжеских домов, получивших ханские ярлыки, и для других целей. Из летописного текста видно, что в большинстве случаев, характеризуя того или иного ор­дынского посла, летописец употребляет эпитеты «лют», «си­лен», говорит, что он население «разграби, и монастыри пожьже, и села и люди плени», «много пакости учини», «много христиан иссече», что от него «много тяготы» было жи­телям.                                             

         Из летописных памятников видно, что летописцы расце­нивают ордынское иго как зло. Но московские князья до Дмитрия Донского еще не вели активной организованной борьбы с татарским «насилием». Поэтому летописцы подчер­кивают их лояльность в отношении золотоордынских ханов и в то же время затушевывают активную роль народных массив сопротивлении гнету, установленному Ордой, замал­чивают или извращают мощные освободительные движения, подобные тому, которое развернулось в Твери в 1327 г. Касаясь политической истории Золотой Орды, летописцы прежде всего обращают внимание на смену верховных пра­вителей золотоордынского государства, которая не могла не касаться непосредственно московских князей. Сохранились летописные известия о смерти хана Тохты и воцарении Узбека (1312 г:), о смерти жены Узбека ханши Боялынь (1323 г.) и его самого (1342 г.), о воцарении Джанибека, об убийстве им во время усобицы двух своих братьев — Хидырьбека и Тинибека, о присоединении при Джанибеке к улусу Джучи Азербайджана (в 1357 г. «взя царь Чжанибек Тивережьское царство»).

         В летописных сводах имеются и характеристики отдель­ных ордынских ханов. Особенно отрицательными чертами охарактеризован Узбек — как правитель, не хотевший «по щадетй роду христианьского». В сравнении с ним его пре­емник Джанибек представлялся  «добрым».

         С конца 50-х годов XIV в. летописные сведения о полити­ческой истории Золотой Орды становятся более подробными. Главное внимание летописцы обращают на участившиеся там феодальные-усобицы — «мятежи» и «замятии». Видимо, правящие круги Московского княжества пристально следили за распрями ордынских феодалов, ослаблявшими единство государства (что было на руку князьям Северо-Восточной Руси).

         В летописях описывается   «замятия   велика»,    имевшая место в 1357 г., когда сын Джанибека Бердибек убил своего отца  (преданного темником Товлувием, именуемым летопис­цами «окаянным») и двенадцать своих братьев.

         Далее в летописных сводах отражены политические собы­тия в Орде, происшедшие на рубеже 50-х и 60-х годов XIVв.: свержение Бердибека и воцарение его брата Кульны, убийст­во последнего другим братом Наврузом, который стал ханом, а затем был убит его соперником Кидырем  (Хызром).

         Давая общую оценку политической борьбы, происходив­шей в Орде в это время, летописные своды квалифицируют ее как «мятеж силен», приведший к тому, что «мнози царие побиени быша, и царевичи, и рядци иссекошася сами межи себе».

         Особенно внимательно прослежен в летописных сводах путь продвижения к власти в 60-х — 70-х годах XIVв. эмира Мамая, который стал активно действовать в начале 60-х го­дов, после свержения Кидыря и воцарения его сына Тимур-Ходжи. По летописям, Мамай «замяте всем царством его и бысть мятеж велик в Орде»; Тимур-Ходжа бежал, за Волгу где был убит.                                                                     

         Летописцы стремятся показать, как в условиях распада политического единства Орды и борьбы между собой различных группировок в среде татаро-монгольской знати ненадолго выдвигается временщик Мамай, использующий, эту борьбу и временно сосредоточиваю­щий большую власть в своих руках.

         Летописи детально и красочно описывают войну 60-х-70-х годов XIVв. между различными татарскими князьями появлявшимися на политической¹ арене, захватывавшими целые области Золотой Орды, затем утрачивавшими власть или устранявшимися своими соперниками. Перед глазами встают образы хана Абдаллаха (Авдулы), поддерживаемого Мамаем на Горной стороне Волги; Кильдибека, — выдававшего себя за сына Джанибека; Мурида (Амуратд), укрепившегося в Сарае; Пулад-Темира (Булак-Темеря), покорившего булгар и державшего под своим контролем «весь Волжский путь»; Тогая (из Бездежа), взявшего в свои руки власть над Наручадской страной (областью по р. Мокше); Азиза, Магмет-Салтана (Мамат-Салтана), Арабшаха, одержавшего в 1377 г. победу над русскими войсками на реке Пьяне.

         Летописцы проявляют хорошую осведомленность о собы­тиях, имевших место, в Золотой Орде, большую наблюдатель­ность и здравое понимание их политического смысла.

         Оценка политических условий, при которых происходило выдвижение Мамая, содержит скрытую мысль о том, что для поддержания своего авторитета и укрепления своей власти ему был нужен поход на Русь и этот же поход явился началом его конца.

         В летописных сводах рассматривается вмешательство Ор­ды в русско-литовские отношения, содействовавшее разжи­ганию вражды между Литвой и Русью (участие хана Джанибека в конфликте между князьями Ольгердом Гедиминовичем литовским и Семеном Ивановичем московским в 1348—-1349 гг.). Таким образом, летописцы подчеркивают важность для Руси такого внешнеполитического фактора, как ха­рактер взаимосвязей Литовского и золотоордынского госу­дарств.

         Внимание летописцев останавливается на вопросе о взаи­моотношениях Золотой Орды и Волжско-Камской Болгарии, непосредственно затрагивавших русские княжества, заинте­ресованные экономически и стратегически в возможности таи или иначе использовать волжский путь. Под 1370 г. в лето­писях говорится о походе на болгар татарско-русского войс­ка под водительством ханского посла Ачи-Хожи и нижего­родских князей и о смещении болгарского правителя князя Асана.

         Летописцы хорошо представляют себе социальный состав населения золотоордынских владений в пределах Северного Кавказа, Нижнего Поволжья, прикаспийских областей и со­общают некоторые сведения о тех событиях в жизни этого населения, о которых широко распространялись слухи. Пред­ставляет интерес летописная запись под 1346 г. о страшной эпидемии, свирепствовавшей в Орначе (Ургенче), Астрахани, Сарае, Бездеже и погубившей многих местных жителей: бесермен (мусульман), татар, армян, обезов, абхазцев), евре­ев, фрягов (генуэзцев), черкасов, и др.: «Бысть мор силен… на всех тамо живущих, яко не бе кому их погре­бати».

 

 

         Из стран, находившихся к западу от Руси, ей приходилось больше всего иметь дело с Великим княжеством Литовским. Русско-литовские торговые и политические связи, культурное взаимодействие постоянно нарушались войнами, вызывавши­мися как захватнической политикой литовских правителей и бояр,   стремившихся   завладеть   русскими,   украинскими   и белорусскими землями, так и действиями некоторых русских, князей (например тверских), приводивших литовские войска на Русь. Положение в Литве в силу этого не могло не инте­ресовать русских летописцев. Московские летописные своды обращают внимание прежде всего на факты политической (точнее, династической) истории Литовского княжества. Так, в летописях сказано о смерти Гедимина (1341 г.), причем: перечислены его сыновья, среди которых наиболее выдаю­щимся по своим качествам государственного деятеля, воина и дипломата назван Ольгерд. Далее говорится о дворцовом перевороте в Литве — устранении Кейстутом и Ольгердом-Гедиминовичами от власти их брата Явнута (1345 г.), о раз­деле Ольгердом перед смертью Литовского государства меж­ду своими сыновьями, о его кончине и вокняжении Ягайла Ольгердовича (1377 г.).

         Касаясь русско-литовских отношений, летописцы, помимо описания войн, особенно усилившихся с 40-х годов XIV в., фиксируют внимание на мирных соглашениях литовских князей: брата Гедимина Воина и др. с Новгородом (1326 г.), Ольгерда Гедиминовича с московскими великими князьями Семеном Ивановичем и Дмитрием Ива­новичем.

         В летописных сводах можно найти сведения о брачных, связях между представителями и представительницами рус­ских и литовских княжеских фамилий: о женитьбе князя Се­мена Ивановича московского на литовской княжне Августе-Анастасии (1333 г.), о браке великого князя литовского Ольгерда Гедиминовича и дочери великого князя Александ­ра Михайловича тверского Ульяны, о женитьбе князя Владимира Андреевича серпуховского на дочери Оль­герда Гедиминовича Елене и т. д.

         В области внешней политики Литвы составители летопис­ных сводов интересуются ее борьбой с агрессией Тевтонского ордена, ибо сопротивление натиску немецких крестоносцев было делом, одинаково важным и для литовского, и для рус­ского народов.

         Особое внимание летописные своды обращают на судьбы Украины, за которую шла борьба между Польшей и Литвой, естественно, оказывавшаяся в поле зрения летописцев. В ле­тописях отмечено, что в 1349 г. «король краковскый», придя «со многою силою», «взя лестью» Волынскую землю, «много зло християном сотвори, и церкви святыя претвори на латиньское богомрьзкое служение».

        

 

         Вопрос о русско-шведских отношениях затрагивается преимущественно не в московском, а в новгородском летописа­нии. Это и естественно, ибо Новгород являлся в первую оче­редь проводником русско-шведских экономических, политиче­ских.и культурных связей и Новгород же прежде всего испы­тывал на себе всю тяжесть военных столкновений со Швецией, вызываемых захватническими стремлениями шведских феодалов. Однако и в московских летописях мы встречаем ряд известий о войнах Руси со Швецией. Из мирных русско-шведских соглашений в московских летописных сводах от­мечен договор  1323 г.  (Ореховецкий).

         Под 1348 г. и в новгородских, и в московских летописях помещено известие о походе шведского короля Магнуса Эрикссона под Орехов. Накануне похода он якобы прислал в Нов­город послов с предложением отправить на съезд русских «философов» для спора со шведскими «философами» по воп­росу о том, «чья будет вера лучьши» (православная или ка­толическая). Согласно предложению Магнуса, после диспута все (и новгородцы, и шведы) должны были принять единую веру — именно ту, которую «философы» признают наиболее-совершенной. Новгородцы отказались (согласно версии Нов­городской летописи, после рассмотрения на вече предложения шведского короля) послать на религиозный диспут своих представителей, предложив Магнусу, если он хочет, устроить прения о вере перед патриархом в Константинополе (Царьграде), откуда пришло на Русь христианство. Новгородские власти считали целе­сообразным обсуждать на съезде лишь такие дела, которые более непосредственно затрагивали интересы Новгорода и Швеции.

         В этом летописном рассказе, независимо от степени реаль­ности самого факта, в нем затронутого, проводится опреде­ленная мысль: предметом международных конфликтов и разбирательств не должны быть религиозные вопросы, так как различие религий не может служить помехой мирным отношениям между государствами. По существу этот рассказ направлен против религиозных войн и крестовых походов.

         Под 1371 г. в летописях рассказывается о мирном догово­ре, заключенном Новгородом с немцами на реке Пивже.

         Таков в основном круг представлений московских лето­писцев до 80-х годов XIV в. о международной ситуации, таков их общеполитический кругозор.

 

         Куликовская битва явилась событием большого между­народного значения. Уже подготовка Мамая к походу на Русь значительно переросла масштабы обычных военных предприятий ордынских ханов. В повестях о Куликовской битве обращено внимание на то, что Мамай, организуя поход на Русь, привлек в свое войско наемников из числа бесермен (мусульман), армен, фрягов (генуэзцев), черкас (черкесов), ясов (осетин), буртасов, соединился с Литвой. Словом, под­черкивается, что на Куликовом поле столкнулись не только русские и ордынские силы: там решались судьбы ряда дру­гих народов Поволжья, Северного Кавказа, Крыма.

         Для того, чтобы разобрать вопрос о международном зна­чении Куликовской победы русского народа, надо выйти немного за пределы летописных сводов и рассмотреть другие литературные произведения, в которых имеются отклики на битву на Дону в 1380 г. Сделать это необходимо, потому что оценка русско-ордынского сражения 1380 г., отразившаяся в. таких литературных памятниках, как «Задонщина» (по-видимому, возникшая в конце XIV в.) или «Сказание о Мамае­вом побоище» (видимо, созданное в начале XV в.), в изве­стной мере определила взгляды русских летописцев на даль­нейшие международные события.

         По-видимому, значение Куликовской битвы современники искали и в экономической, и в политической областях. Эф­фект поражения ордынских войск на Дону в сфере экономи­ческой, вероятно, усматривали в том, что результаты Кули­ковской победы русских должны были облегчить развитие международных связей, Золотая Орда держала под своим контролем пути, по которым шла торговля Руси со Средней Азией, Крымом, генуэзскими колониями, Византийской импе­рией, Литвой, а через Литовское государство — со странами Центральной Европы. Ослабление Орды в результате пора­жения на Куликовом поле было существенным фактором, со­действовавшим в дальнейшему росту торговых сношений Руси с   другими   народами   Востока   и   Запада.  

         Переходя в область политическую, надо подчеркнуть, что в произведениях о Куликовской битве ярко проводится идея о важности совместных действий ряда заинтересованных госу­дарств в борьбе с татаро-монгольскими и другими захватчика­ми. Эта идея развивается прежде всего применительно к зада­чам русско-литовского союза. Заслуживает внимания то место «Задонщины», в котором имеются указания на участие в Куликовской битве литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Андрей якобы сказал Дмитрию: «Сама есма себе два брата, сынове Олгордовы, а внуки есмя Едимантовы, а правну­ки есми Сколомендовы. Изберем братью милую пановей уда­лый Литвы, храбрых удальцев…, испытаем мечев своих литовскых о шеломы татарскыя, сулиц немецких о байданы бессерменьскыя».

         Таким образом, «Задонщина» подчеркивает совместные дей­ствия русских и литовских «удальцев» в борьбе с татарской опасностью. Союзники Дмитрия Донского князья Ольгердовичи с известной гордостью называют себя потомками таких выдающихся политических деятелей Литовского государства, как Ольгерд, Гедимин, легендарный родоначальник литовской княжеской династии Скирмунт. Когда писалась «Задонщина», еще у всех были в памяти походы Гедимина и Ольгерда на Русь. Но автор этого произведения не считает нужным о них вспоминать. В действиях названных князей его привле­кают, по-видимому, отвечающие интересам Руси акты борьбы с татарскими набегами, сопротивление Тевтонскому ордену. Недаром на Куликовом поле татарские шеломы и бесерменские байданы (кольчуги) должны были испытать силу литов­ских мечей и немецких (но оказавшихся в руках литовских воинов) сулиц (копий). Между Литвой и Русью не должно быть вражды. Необходимо, чтобы они укрепили союз в целях совместного сопротивления татаро-монгольским захватчикам. Такова мысль «Задонщины».

         «Задоищина», как можно думать, поднимает вопрос и об угрозе для ряда славянских стран турецкой агрессии. После рассказа о приходе Мамая со своими «воями» на Русь в «Задонщине» описываются те грозные явления природы, которыми было ознаменовано нашествие на Русскую землю врагов, а затем следует восклицание: «Руская земля, то ти есть как за Соло­моном царем побывала». В других списках «Задонщины» эта фраза встречается в других вариантах: «Руская земля, то первое еси как за царем за Соломоном побывала».

         Указание на турецкую агрессию в пределы Балканского по­луострова находим в «Сказании о Мамаевом побоище». В этом произведении говорится, что литовский князь Дмитрий Ольгердович, получив от своего брата Андрея Ольгердовича письмо с призывом оказать помощь Дмитрию Донскому, ответил согла­сием и при этом подчеркнул, что его войска находятся в боевой готовности. В раз­личных редакциях и списках «Сказания» указано, что воины Дмитрия Ольгердовича подготовлены к обороне от «дунай­ских татар», «дунайских варяг», «дунайских враг», «дунайских агарян», «турок». Все эти термины равнозначны: имеются в виду турецкие военные силы. Конечно, тема сопротивления турецкой агрессии чисто искусственно связывается с образом литовского князя Дмитрия Ольгердовича. Но ясно, что авто­ром «Сказания о Мамаевом побоище» борьба русского народа с татаро-монгольской опасностью рассматривается (в нацио­нально-религиозном плане) как одно из звеньев в цепи бое­вых выступлений славянских и неславянских народов против натиска на них агрессоров-«агарян». Идея отпора захватчикам в целях достижения национальной независимости объединяет народы.

         В связи с Куликовской битвой автор «Сказания о Мамае­вом побоище» вспомнил и о борьбе русского народа со швед­ской агрессией. Так, князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, воспетые в «Задонщине» как герои сражения на Куликовом ноле, указывают Дмитрию Донскому на то, что его прадед Александр Невский «Неву реку перешед, короля победи». Дмитрий Донской перед сражением просит помощи свыше для одоления врагов, и при этом перед его взором опять возникает образ Александра Невского, кото­рый одолел «хвалящегося короля римскаго, хотящаго разорити отечьство его».

         Под «победой» над «римским королем» имеется в веду по­беда в 1240 г. русских войнов под предводительством Александ­ра Невского на Неве над войском шведского воеводы Биргера. В то же время в некоторых списках «Задонщины» собы­тия  явно  путаются,    и  Александр   Невский,   в  противоречии с хронологией, выступает победителем шведского короля Магнуса Эрикссона, совершившего поход на Русь в 1348 г. (т. е. че­рез сто с лишним лет после поражения шведов на Неве).

         Во всяком случае ясно, что в литературно-публицистиче­ских откликах на Куликовскую битву, была поднята большая тема народно-освободительной войны с иноземной агрессией. Поэтому в словах «Задонщины» о «славе» подвигов русских во­инов на Куликовом поле, дошедшей до Рима, можно видеть указание «а то, что и для католической Швеции («Римской» страны) сражение русских и татарских войск на Дону в 1380 г. послужило уроком.

 

         Переходим теперь к вопросу об отражении в московском ле­тописании событий международной жизни, имевших место на протяжении примерно тридцатилетия после Куликовской битвы.

         Постараемся проследить, как в оценке этих событий лето­писцами отразились идеи, связанные с победой русского наро­да на Куликовом поле.

         Касаясь взаимоотношений Руси и Золотой Орды, летопис­цы по-прежнему уделяют много внимания приходам на Русь ордынских «послов» для вызова в ханскую ставку русских кня­зей, поездкам последних в Орду, где они терпели «велику ис­тому». Касаются летописцы и дворцовой жизни ханов, сооб­щая например, что в 1386 г. Тохтамыш «убил сам свою царицу, нарицаемую Товлуадбеку».

         Главное внимание составителей московских летописных сво­дов при рассмотрении политической истории Золотой Орды с 80-х годов XIV в. обращено на обстоятельства, содействовавшие выдвижению тех ханов, которые сосредоточивали в своих руках значительную власть и становились опасными для Руси. Не­давний поход Мамая был у всех еще в памяти, заставляя ле­тописцев пристально следить за судьбой тех ордынских деспотов, которые хотели пойти по его пути.

         В летописях описано возвышение Тохтамыша (хана «Синей Орды» — Ак-Орды), рассмотрены его попытки поднять авто­ритет золотоордынского государства и снова подчинить Русь. Говорится, что после поражения на Куликовом поле Мамай на­деялся найти убежище в Кафе, куда отправился «со множест­вом имениа, злата и сребра», но был там убит. Тохтамыш же пленил Мамаеву Орду, захватил его казну и объявил «всем князем русскым», что он «сяде на цесарстве Волжьском». Затем последовал поход Тохтамыша на Москву (1382 г.), принесший страшные бедствия русскому народу, но бесславно окончивший­ся для самого завоевателя.

         С конца 80-х годов XIV в. летописи следят за борьбой Тох­тамыша со знаменитым среднеазиатским деспотом — завоева­телем Тимуром (Темирь-Аксаком) и царевичем (огланом) Тимур-Кутлугом  (Темерь-Кутлуем).

         В летописях подчеркнуто то обстоятельство, что источником могущества державы Тимура являлась жестокая эксплуатация покоренных народов, выколачивание из захваченных стран де­нег и набор там военных сил. В этом видят летописные своды и источник победы Тимура над Тохтамышем.

         Прослеживая дальнейшую судьбу Тохтамыша после пора­жения, нанесенного ему Тимуром, московские летописцы раз­вивают мысль, которая уже достаточно отчетливо проявилась в повестях о Куликовской битве: союз Литвы с ордынскими ха­нами не приведет ее к добру. В летописном рассказе под 1398 г. говорится, что в Золотой Орде на месте разбитого ранее Ти­муром Тохтамыша утвердился в качестве хана Тимур-Кутлуг; Тохтамыш же вошел в сношения с литовским князем Витовтом Кейстутовичем и бежал в Киев. Летописи подчеркивают, что поддерживая Тохтамыша, Вятовт рассчитывал с его помощью в дальнейшем начать наступление на Русь. Эти намерения кончились провалом.

         Описывая битву на Ворскле между войсками Витовта и Тимур-Кутлуга, летописцы отмечают, что, несмотря на участие на стороне литовского князя татар Тохтамыша, по­ляков, немцев, присланных магистром Ордена, отряда волошского   господаря,   Витовт  потерпел   поражение, а   Тохтамыш после этого отблагодарил своего союзника тем, что «много… па­кости учини земле Литовской».

         Дальнейшие феодальные смуты в Золотой Орде в москов­ском летописании отражены менее детально, чем обстоятель­ства, связанные с политической карьерой Тохтамыша. Под 1400-1401 гг. имеется известие о смерти хана Тимур-Кутлуга и воцарении Шадибека, под 1406 г.— об убийстве Шадибеком Тохтамыша в Сибирской земле, под 1407 г.— о «замятие» в Зо­лотой Орде, окончившейся свержением Булат-Салтаном Шадибека.

         В дальнейшем в центре внимания летописцев оказывается фигура хана Едигея, при котором была сделана новая (после Тохтамыша), безуспешная попытка возродить единство Зо­лотой Орды и описанием похода которого на Русь в 1408 г. оканчивается московский летописный свод, известный под име­нем Троицкой летописи. Нашествие Едигея снова повысило в русской публицистике интерес к вопросам борьбы с татаро-монгольскими захватчиками. Именно в связи с этим событием, как можно думать, и было написано «Сказание о Мамаевом побоище».

 

 

         Много места уделено в летописях русско-литовским связям после 1380 г. Летописи отмечают переговоры Василия I с литов­ским князем Витовтом Кейстутовичем в Смоленске и Коломне (1396 г.), князя Ивана Михайловича тверского с Витовтом в Литве (1397 г.), поездку в Смоленск «к отцу своему и к матери своей…» княгини Софьи Витовтовны, жены московского велико­го князя Василия Дмитриевича (1398 г.), пребывание литовско­го посольства в Москве (1398 г.), заключение Литвой мира с Псковом (1409 г.), выезды в Москву на службу литовских кня­зей.

         Летописные своды касаются также вопроса о брачных свя­зях между русскими и литовскими княжескими фамилиями. Так, под 1394 г. имеется летописная запись о выходе дочери ве­ликого князя Дмитрия Донского Марии замуж за князя Семена (Лугвения) Ольгердовича литовского. Интересуются летописи и дальнейшей судьбой русских княжен, ставших женами ли­товских князей. Так, под 1382 г. находим сообщение о смерти жены Ольгерда княгини Ульяны, под 1399 г.— о кончине вы­шеупомянутой княгини Марии Дмитриевны.

         Особо отмечают летописи (под 1390 г.) брак московского ве­ликого князя Василия Дмитриевича и дочери литовского кня­зя Витовта Кейстутовича Софьи, имевший большое значение для политического сближения Литвы и Руси. Хорошо извест­но, что в средние века браки между представителями и пред­ставительницами правящих в разных государствах династий играли важную роль в решении международных вопросов, за­трагивавших эти государства.

         В летописном своде митрополита Киприана, сосредоточив­шего в своих руках высшее церковное управление как в обла­стях Северо-Воеточной Руси, так и в русских землях, вошедших в состав Великого княжества Литовского, отмечены факты его деятельности в Литве.

         Летописные своды воспроизводят ряд данных, относящихся к внутриполитической истории Литвы, прежде всего особенно важных для московских правителей данных о феодальных вой­нах среди литовских князей и о подготовке и последствиях Кревской унии 1386 г. Летописи останавливаются на междоу­собной войне Кейстута Гедиминовича я его сына Витовта с Ягайлом, на убийстве по приказанию Ягайла Кейстута и бег­стве Витовта в Пруссию.

         Обращаясь к теме борьбы литовцев с немецкой агрессией, летописные своды отмечают большой поход в Литву, организо­ванный в 1394 г. магистром Тевтонского ордена Конрадом фон Юнгангеном, и посольство, отправленное совместно Василием I и Витовтом в Новгород в 1396 г. с предложением «мир розверечи с немцами».

         В начале XV в. московские летописцы, описывая современ­ные им события из жизни Литвы, по-видимому, вернулись и к оценке некоторых периодов русско-литовских отношений в про­шлом. Эта оценка коснулась прежде всего личности Ольгерда как политического и военного деятеля. Сохранившаяся ле­тописная характеристика этого князя явно наделяет его черта­ми превосходства по сравнению с другими литовскими прави­телями. Это не случайно даже в том случае, если видеть в ха­рактеристике Ольгерда заимствование из литовских источников, ибо обычно один летописец берет у другого то, что созвучно его мировоззрению или может быть приспособлено к его целям.

         Московские летописи подчеркивают, что по объему и силе власти Ольгерд превосходил своих отца, деда и братьев; расши­рения территории Литовского княжества, его укрепления он до­бивался благодаря своим личным качествам: воздержанию от излишеств, целеустремленности действий, умению воевать.

         Новая русско-литовская война (1406-1408 гг.) заставила подумать о том, что следует использовать положительный опыт соседей в военном деле, что надо учиться и у друзей, и у врагов.

        

         В начале XV в. возник еще один памятник, характеризующий область русско-шведских отношений: «Рукописание Магнушово, свейского короля, приказ детем его, и братьи его, и всей Свейской земли». По своей форме «рукописание» воспроизводит обычные древнерусские завещания   (духовные грамоты).

         В начале завещания говорится, что (именуемый в некоторых списках «князем», а в некоторых «королем свейским») Магнус («нареченыи в святом крещении Григореи»), «отходя от сего света», «при своемь животе», приказывает своимдетям, братье «и всей Свейской земли» «не наступатися» в нарушение «крест­ного целования» на Русь.

         Далее следует историческая справка о неудачных походах шведских захватчиков на Русскую землю в прошлом. Началом «розмирья» в рассматриваемом произведении считаются 80-с годы XIII в., когда участились нападения шведских войск на нов­городские земли.

         Вслед за исторической справкой о русско-шведских взаимо­отношениях во времена, предшествующие правлению Магнуса, в «рукописании» идет рассказ о злоключениях самого Магнуса во время его походов «со всей Свейскою землею» на Русь. Он, судя по «рукописанию», нарушил мирный русско-шведский до­говор 1323 г. через 30 лет после его заключения. Здесь допуще­на известная неточность, так как первый поход Магнуса под Орехов относится к 1348 г. События русско-шведской войны 1348-1350 гг. описаны в рассматриваемом литературном про­изведении детально и красочно (хотя и не всегда в полном соответствии с реальной действительностью). Мораль рассказа та­кова: завоевательные планы шведского короля потерпели пол­ный крах, и он вынужден был с позором удалиться «в свою землю с остатком рати».

         Рассказав о провале в середине XIV в. агрессивных замыс­лов шведских правителей, «рукописание» проводит мысль, что бог жестоко покарал носителя этих замыслов Магнуса, наслав беды на Шведскую землю. Сын Мангуса Сакун (Хокон VI — король Норвегии) «вынял» его из палаты и повез в Мурманскую (Норвежскую) землю. Но во время путешествия по морю началась буря, корабль, на котором находился Магнус, утонул, и король в течение трех суток пла­вал на корабельных досках, пока его не прибило к монастырю св. Спаса, где он был пострижен в монахи и принял схиму.

         Реальную основу этого в значительной мере фантастического рассказа о злоключениях, жертвой которых стал Магнус, со­ставляют феодальные смуты и династическая борьба в Шве­ции и Норвегии, закончившаяся свержением и изгнанием Маг­нуса. По ходившим слухам, он в дальнейшем утонул во время кораблекрушения. Ясно, что «рукописание» развивает такую идею: захватническая политика до добра не доводит; нападе­ния на чужие земли приводят к тому, что правитель-агрессор теряет почву в собственной стране.

         ЗАКЛЮЧЕНИЕ

         Итак, оценивая взгляды московских летописцев на между­народную ситуацию с 80-х годов XIV в. до второго десятилетия XV в., можно сказать следующее. Возникшие в связи с Куликов­ской битвой 1380 г. литературные произведения, в первую оче­редь «Задонщина», а также летописные повести и «Сказание о Мамаевом побоище» поставили своей задачей не только воспеть замечательную победу русского народа, но и осудить акты внешнеполитической агрессии, с какой бы стороны они не шли (а Русь испытывала угрозу и с юго-востока — от Орды, и с се­веро-запада — от   шведских   и   литовских   феодалов).   После Куликовской битвы русскому народу пришлось выдержать еще несколько войн, вызванных завоевательными устремле­ниями соседних феодальных государств. В 1395 г. на Русь на­пали войска Тимура, в 1408 г. — Едигея, в 1406-1408 гг. разразилась русско-литовская война, в 1411 г. — война Новгорода со Швецией. Русской публицистике снова надо было вернуться к теме агрессии и расценить ее с точки зрения общей систе­мы международных отношений. Развивая эту тему, летописцы создали три образа: азиатского деспота Тимура, великого князя литовского Ольгерда и шведского короля Магнуса. Каждый из этих образов был по-своему поучителен. Покорив­шего ряд стран Тимура Русская земля, как говорит летописец, не приняла и изгнала из своих пределов. Шведский король, согласно лето­писной версии, на горьком опыте сам убедился в тщетности и вредности каких-либо поползновений на Русскую землю и своим потомкам запретил думать о захватах. У Ольгерда ли­товского есть чему поучиться, но, научившись его приемам войны, Русь воспользуется ими против литовских же князей, если они выступят как агрессоры,— так мыслит летописец.

         Расценивая в свете таких представлений международную ситуацию, летописцы приходят к выводу, что судьба Руси во многом связана с судьбой других государств, которые, как и Русь, ведут борьбу за свою национальную независимость. От­сюда мысли о пользе союзов между отдельными феодальными государствами, в условиях средневековья обычно облекавшиеся в религиозную оболочку.