«Некоторые философы, — пишет И. Лакатос, — столь оза­бочены решением своих эпистемологических и логических про­блем, что так и не достигают того уровня, на котором их бы могла заинтересовать реальная история науки. Если действитель­ная история не соответствует их стандартам, они, возможно, с отчаянной смелостью предложат начать заново все дело науки». Как считает И. Лакатос, всякая методологическая концепция должна функционировать как историографическая.

Наиболее глубокая ее оценка может быть дана через критику той рациональной реконструкции истории науки, которую она предлагает.

И. Лакатос развивает свою, довольно близкую к куновской, концепцию методологии научного познания, которую он назы­вает методологией научно-исследовательских программ. Она при­меняется им не только для трактовки особенностей развития нау­ки, но и для оценки различных конкурирующих логик научного исследования.

Согласно И. Лакатосу, развитие науки представляет собой конкуренцию научно-исследовательских программ. Сущность на­учной революции заключается в том, что одна исследователь­ская программа вытесняет другую.

Поэтому фундаментальной единицей оценки процесса раз­вития науки является не теория, а исследовательская программа:

— она включает в себя «жесткое ядро», в которое входят неопровергаемые для сторонников программы фундамен­тальные положения;

— кроме того, в нее входит «позитивная эвристика», которая «определяет проблемы для исследования, выделяет за­щитный пояс вспомогательных гипотез, предвидит ано­малии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры»;

— исследовательская программа может развиваться прогрес­сивно и регрессивно. В первом случае ее теоретическое развитие приводит к предсказанию новых фактов. Во втором — программа лишь объясняет новые факты, предсказанные конкурирующей программой либо открытые случайно;

— исследовательская программа испытывает тем большие трудности, чем больше прогрессирует ее конкурент. Это связано с тем, что предсказываемые одной программой факты всегда являются аномалиями для другой.

И. Лакатос подчеркивает большую устойчивость исследова­тельской программы. «Ни логическое доказательство противоречивости, ни вердикт ученых об экспериментально обнаруженной аномалии не могут одним ударом уничтожить исследовательскую программу».

Главная ценность программы — ее способность пополнять знания, предсказывать новые факты. Противоречия же и труд­ности в объяснении каких-либо явлений, И. Лакатос здесь, несо­мненно, прав, не влияют существенно на отношение к ней уче­ных.

В геометрии Евклида на протяжении двух тысяч лет не уда­валось решить проблему пятого постулата.

Многие десятилетия на весьма противоречивой основе раз­вивались исчисление бесконечно малых, теория вероятнос­тей, теория множеств.

Известно, что И. Ньютон не мог на основании механики объяснить стабильность Солнечной системы и утверждал, что Бог исправляет отклонения в движении планет, вызван­ные различного рода возмущениями.

Несмотря на то, что такое объяснение вообще никого не удовлетворяло, кроме, может быть, самого Ньютона, кото­рый был, как известно, очень религиозным человеком (он считал, что его исследования в теологии не менее значимы, чем в математике и механике), небесная механика в целом успешно развивалась. Эту проблему удалось решить П.Лап­ласу только в начале XIX в.

Еще один классический пример. Дарвин не мог объяснить так называемого «кошмара Дженкинса» и, тем не менее, его теория успешно развивалась.

Известно, что дарвинская теория базируется на трех факто­рах: изменчивости, наследственности и отборе. У любого организма имеется изменчивость, осуществляющаяся нена­правленным образом. В силу этого изменчивость только в небольшом количестве случаев может быть благоприятной для приспособления данного организма к окружающей среде. Какая-то изменчивость не наследуется, какая-то наследуется. Эволюционное значение имеет наследуемая изменчивость. По Ч.Дарвину, большую возможность для будущего имеют те ор­ганизмы, которые наследуют такого рода изменения, которые дают им большую возможность для приспособления к ок­ружающей среде. Такие организмы лучше выживают и ста­новятся основой для нового шага эволюции. Для Ч.Дарвина законы наследования — то, как наследуется изменчивость, — имели решающее значение. В своей кон­цепции наследования он исходил из той идеи, что наслед­ственность осуществляется непрерывным образом. Представим себе, что белый человек попал на африканский континент. Признаки белого, в том числе и «белизна» будут, по Ч.Дарвину, передаваться следующим образом. Если он же­нится на негритянке, то у их детей будет половина «крови» «белой». Поскольку на континенте белый один, то его дети будут вступать в брак с неграми. Но в таком случае доля «белизны» будет асимптотически убывать и в конце концов исчезнет. Эволюционного значения она иметь не может. Такого рода соображения высказал Дженкинс. Он обратил внимание на то, что положительные качества, которые спо­собствуют приспособлению организма к среде, встречаются крайне редко. И следовательно, организм, который будет иметь эти качества, заведомо встретится с организмом, ко­торый эти качества не будет иметь, и в последующих поко­лениях положительный признак рассеится. Следовательно, он не может иметь эволюционное значение. Ч.Дарвин не мог никак справиться с этой задачей. Не случай­но это рассуждение получило название «кошмара Дженкинса». У дарвинской теории были еще и другие трудности. И хотя к учению Ч.Дарвина на разных этапах относились по-разному, но дарвинизм никогда не умирал, всегда у него были последователи. Как известно, современная эволюционная кон­цепция — синтетическая теория эволюции — базируется на идеях Ч.Дарвина, соединенных, правда, с менделевской концепцией дискретных носителей наследственности, ко­торая, кстати, и ликвидирует «кошмар Дженкинса».

В рамках концепции И. Лакатоса становится особенно оче­видной важность теории и связанной с ней исследовательской программы для деятельности ученого. Вне ее ученый просто не в состоянии работать. Главным источником развития науки явля­ется не взаимодействие теории и эмпирических данных, а кон­куренция исследовательских программ в деле лучшего описания и объяснения наблюдаемых явлений и, самое главное, предска­зания новых фактов.

Поэтому, изучая закономерности развития науки, необхо­димо особое внимание уделять формированию, развитию и вза­имодействию исследовательских программ.

И. Лакатос показывает, что достаточно богатую научную про­грамму всегда можно защитить от любого ее видимого несоот­ветствия с эмпирическими данными. И. Лакатос рассуждает в таком стиле.

Допустим, что мы на базе небесной механики рассчитали траектории движения планет. С помощью телескопа мы фик­сируем их и видим, что они отличаются от расчетных. Разве ученый скажет в этом случае, что законы механики неверны? Конечно, нет. У него даже мысли такой не появится. Он на­верняка скажет, что-либо не точны измерения, либо непра­вильны расчеты. Он, наконец, может допустить наличие дру­гой планеты, которую еще не наблюдали, которая и вызывает отклонение траектории планеты от расчетной (так и было на самом деле, когда Леверье и Адаме открыли новую планету). А допустим, что в том месте, где они ожидали увидеть пла­нету, ее бы не оказалось. Что они сказали бы в этом случае? Что механика неверна? Нет, этого бы не случилось. Они наверняка придумали бы какие-нибудь другие объяснения для этой ситуации.

Эти идеи очень важны. Они позволяют понять, с одной стороны, как научные концепции преодолевают стоящие на их пути барьеры, а с другой — почему всегда существуют альтерна­тивные исследовательские программы.

Мы знаем, что даже тогда, когда эйнштейновская теория относительности вошла в контекст культуры, антиэйнштей­новские теории продолжали жить.

А вспомним, как развивалась генетика. Ламаркистские идеи воздействия внешней среды на организм защищались, несмотря на то, что была масса фактов, которые противоре­чили этому.

Достаточно сильная в теоретическом отношении идея всегда оказывается достаточно богатой  для того, чтобы ее можно было защищать.

С точки зрения И. Лакатоса можно «рационально придер­живаться регрессирующей программы до тех пор, пока ее не об­гонит конкурирующая программа и даже после этого». Всегда существует надежда на временность неудач. Однако представи­тели регрессирующих программ неминуемо будут сталкиваться со всевозрастающими социально-психологическими и экономи­ческими проблемами.

Конечно, никто не запрещает ученому разрабатывать ту про­грамму, которая ему нравится. Однако общество не будет оказы­вать ему поддержки.

«Редакторы научных журналов, — пишет И. Лакатос, — ста­нут отказываться публиковать их статьи, которые, в общем, будут содержать либо широковещательные переформулиров­ки их позиции, либо изложение контрпримеров (или даже конкурирующих программ) посредством лингвистических ухищрений adhoc. Организации, субсидирующие науку, будут отказывать им в финансировании…».

«Я не утверждаю, — замечает он, — что такие решения обя­зательно будут бесспорными. В подобных случаях следует опираться на здравый смысл».

Концепция исследовательских программ И. Лакатоса может, как это он сам демонстрирует, быть применена и к самой мето­дологии науки.

В каждой из рассмотренных нами методологических кон­цепций есть «жесткое ядро», «позитивная эвристика», прогрес­сивная и регрессивная стадии развития. С этой точки зрения рассмотренные нами подходы к трактовке особенностей научного познания следует оценивать по тому вкладу, который они внесли в расширение понятийного аппара­та и проблематики философии и методологии науки. И, конеч­но, необходимо соотносить эти концепции со временем, с той интеллектуальной средой, в которой они рождались, жили и уми­рали.