Исследования ранних бихевиористов и гештальтистов имели большое значение для развития представлений о психологических возможностях биологических видов. Если Торндайку и его коллегам удалось покончить с тенденциями антропоморфизма в науке о пове­дении животных и обосновать объективные естественнонаучные ме­тоды, то Келер со своими размышляющими шимпанзе, по выраже­нию известного психолога Л.С. Выготского, перекинул мост через бездну, разделяющую разумное и неразумное поведение, и положил начало объективному экспериментальному изучению интеллекта.

Современная наука находится на стадии настоящей революции в области познания и новой волны интереса к механизмам мышления человека и животных. Нет сомнения, что эти вопросы важны не толь­ко для различных отраслей биологии, но также для психологии, лингвистики, кибернетики и робототехники. Исследователи стали признавать, что внутренние когнитивные процессы, которые раньше считались присущими только человеку — такие, как познание и запо­минание, решение проблем, формирование понятий, выражение на­дежды, намерений, ,принятие решений — оказывают значительное воздействие на поведение животного.

Конечно, если сравнивать по степени сложности, между мышле­нием человека и животных существуют огромные различия. Мысли­тельный процесс животного может ограничиваться осознанием свя­зей между явлениями реального мира — такими, как отношения с со­родичами, жертвами или хищниками, и не содержать мыслей о самих этих мыслях. Но уже то, что проблема выявления сознательной умст­венной деятельности животных поставлена и успешно решается, го­ворит о совершенно новой стадии подхода к выявлению истоков че_г ловеческог.о разума.

Перечислю несколько основных результатов, полученных в по­следние десятилетия, не приводя здесь детального библиографиче­ского обзора, так как все эти работы будут подробно описаны в со­ответствующих главах. Здесь мне бы хотелось только обозначить степень того огромного прогресса, который достигнут в понима­нии психической деятельности животных главным образом в по­следние два десятилетия и практически не отражен пока в повсед­невных представлениях, школьных учебниках и художественной литературе.

У некоторых высших позвоночных животных и у насекомых (ме­доносных пчел, муравьев и общественных ос) обнаружены способно­сти к абстрагированию, в частности оперированию пространствен­но-геометрическими признаками предметов, а также способность использовать эмпирические правила — например предсказывать тра­екторию движения объектов (Мазохин-Поршняков, 1968, 1989). Оказалось, что птицы некоторых видов (врановые, попугаи) могут оценивать количество предметов и их способности выходят далеко за рамки представлений экспериментаторов начала века (Pepperberg, 1987; Зорина, 1990). Шимпанзе способны использовать не только простейшие арифметические операции, но и такие визуальные сим­волы, как буквы и цифры (Boysenetal., 1996). Исследуя высшие фор­мы интеллектуальной деятельности животных, ученые разработали множество очень изящных методов. Например, с помошью игры, по­хожей на настольный хоккей, удалось показать, что только антропо-

иды (но не низшие обезьяны) могут представить себя в роли партне­ра и соответственно изменять свои действия (Povinellyetal., 1992).

Эти и другие открытия заставляют нас по-иному смотреть на те действия животных, которые они совершали, быть может, не толь­ко сотни лет назад, но и вообще задолго до появления человеческих цивилизаций. Шимпанзе, например, изготавливают заостренные палочки для выуживания термитов из прочных термитников, а зе­леная цапля ловит рыбу с помошью приманки: расщепляет веточку на кусочки, подносит один из них к воде, а затем хватает мелкую рыбу, привлеченную плавающей приманкой. Но только сейчас, в свете имеющихся сведений о когнитивной деятельности жизот-ных, мы обращаем внимание на то, что обезьяны могут изготовлять свои орудия вдали от термитника, да еще и передают эти палочки друг другу, т.е. как бы планируют свою будущую деятельность, а в действиях цапли пытаемся вычленять элементы «сознательного» поведения.

Характерной особенностью исследований последних десятиле­тий является взаимопроникновение этологического и психологичес­кого подходов к решению конкретных задач. Нередко это позволя­ет выйти на принципиально иной уровень понимания механизмов поведения. Для объяснения сложных форм поведения животных в естественных условиях разрабатываются специальные схемы лабо­раторных экспериментов. Такой подход позволяет объяснить явле­ния, которые оставались непонятными многие годы. Например, ставшие классическими примеры передачи «культурных традиций» у японских макак («культура мытья овощей») и у синиц (традиции открывания молочных крышек) получили более простое и эконо­мичное, чем ранее, объяснение с помощью нового полхода к иссле­дованию социального научения (sociallearning, подробно в главе Ь). Были выделены различные формы социального научения (Tomasello. 1990), наиболее сложные из которых — соревновательное научение (эмуляция) и инструктирование («учительство»). Данная форма по­ведения, основанная на социальном взаимодействии и на проявле­нии когнитивных способностей, обнаружена только у антропоидов и врановых птиц. Это связано с наличием у них так называемого ком­петентного сознания (theoryofmind), т.е. способности «судить» о восприятии и компетенции своих сородичей и до известной степени предсказывать их поведение. Исследование этой способности связа­но с фундаментальным вопросом о соотношении в социальном пове­дении животных врожденных стереотипов, закрепленных при фор­мировании эволюпионно стабильных стратегий, и гибких форм поведения, основанных на развитых когнитивных способностях (по­дробно в главе 8). Например, экспериментально показано, что если  сойки, запасающие корм в кладовых, видят, что за ними наблюдают другие члены сообщества, то они перепрятывают содержимое тайни­ков, оставшись в одиночестве. Однако так поступают только те осо­би, у которых есть собственный воровской опыт. «Наивные» птицы, которые сами ранее не воровали у других, не предпринимают мер предосторожности. У этих же птиц были выявлены случаи прямого инструктирования при передаче навыков от взрослых к молодым (Clayton, Dickinson, 1998; Midfordetal., 2000).

Более чем двадцатилетние исследования в нескольких заповедни­ках Африки выявили локальные «очаги культуры» у шимпанзе, кото­рые различаются по способам употребления орудий и некоторым яр­ко выраженным формам социального взаимодействия (Goodall, I986; McGrew,I974, 1992; Whitenetal., 1999). Однако даже основы «куль­турной приматологии», не говоря уже о более простом «традицион­ном поведении» птиц и млекопитающих, могут быть объяснены с привлечением сравнительно простых форм социального научения (подробно в главе 7).

Сочетание полевых и лабораторных исследований позволило вы­яснить, что некоторые виды птиц и млекопитающих, делающие запа­сы в кладовых, способны запомнить расположение нескольких тысяч тайников и хранить эту информацию в памяти несколько месяцев (Shettleworth, 1990). Исследования этого феномена, впервые выяв­ленного в естественных условиях, показали, что наиболее продук­тивный метод изучения обучения и памяти — это анализ с помощью методов психологии того, как животные в условиях лаборатории ре­шают проблемы, с которыми им приходится сталкиваться в приро­де. Именно в последние два десятилетия познания зоологов о при­способленности поведения к условиям среды объединяются с кон­цептуальным аппаратом и методами психологии. Это можно считать началом новых достижений на пути изучения памяти (подробно в главах 3 и 4).

Один из самых перспективных подходов к решению проблемы выявления сознательной умственной деятельности животных осно­вывается на изучении многообразия способов их общения и диапа­зона возможностей коммуникации (подробно в главе 5). Долгое время было принято считать, что сигналы, подаваемые животными, являются случайными побочными продуктами их физиологических состояний — боли, тревоги, удовольствия и т.п. В середине XX сто­летия исследователи пришли к выводу о том, что некоторые из этих сигналов несут семантическую информацию о важных для живот­ных предметах и событиях, и попытались эти сигналы расшифро­вать. Оказалось, однако, что попытки «взломать коды» приносят плоды крайне редко и в весьма специфических ситуациях, когда

очень выразительные сигналы животных соответствуют жестко де­терминированным природным ситуациям. Тем не менее, можно привести два примера чрезвычайно значительных результатов, до­стигнутых в этой области.

Первый пример — это сенсационное открытие К. фон Фришем символического языка танцев пчел. Совершая ряд специфических движений в темноте улья, пчела-разведчица «сообщает» пчелам-сборщицам информацию о направлении, отдаленности и степени привлекательности источников пищи, воды или полостей, пригод­ных для роя. Отметим, что сигналы отделены во времени и простран­стве от того момента, когда происходит общение пчел. Фон Фриш описал язык танцев пчел еще в начале 1920-х годов, получил Нобе­левскую премию после бурных полувековых дискуссий в 1973 г, но окончательно мир признал за такими скромными созданиями, как пчелы, наличие символического языка лишь в 1990-е годы, после то­го как датский ученый А. Михельсен создал пчелу-робота, передаю­щую живым пчелам в улье сигналы о том, куда лететь за нектаром.

Второй пример — это расшифровка «слов» зеленых мартышек, осуществленная американскими исследователями. Т. Струзейкер в 1960-е годы впервые выделил акустические сигналы, «обозначаю­щие» для обезьян разных хищников (орла, леопарда и змею) и вы­зывающих у них различные реакции, т.е. заставляющие спасаться совершенно разными способами. В 1980-е годы подробные иссле­дования осуществили Р. Сифард и» Д. Чини. Функциональные се­мантические сигналы, относящиеся к разным видам опасности, а также к обнаружению пищи были впоследствии описаны для не­скольких видов животных, в том числе и для домашних кур. Это позволило провести сравнительный анализ, и ограниченность «сло­варя» животных несколько разочаровала исследователей. Свою программную лекцию в Кембридже в 1998 г. Чини и Сифард назва­ли «Почему у животных нет языка?». Они отмечали скудное количе­ство семантических обозначений в естественной коммуникации ис­следованных видов, неспособность животных комбинировать сиг­налы и продуцировать новые.

Огромные изменения в наших представлениях о коммуникатив­ных и тесно связанных с ними когнитивных способностях животных произвели эксперименты, связанные с использованием языков-по­средников, т.е. искусственных языков, изобретенных (или адаптиро­ванных) людьми для общения с животными. Это направление откры­ли Алан и Беатрис Гарднеры, которые в конце 1960-х годов опублико­вали первые результаты своего диалога с первой обезьяной, обучен­ной жестовому языку глухонемых. Их последователи использовали также иные варианты общения с обезьянами: наборы пластиковых  символов, организацию диалога при помощи клавиатуры компьюте­ра. Результаты были ошеломляющими: шимпанзе (а в последующих опытах орангутаны и гориллы) оказались способными формировать новые понятия, комбинируя освоенные ими слова, сообщать о про­шлых и будущих событиях, строить синтаксически правильные про­стые предложения и даже обманывать, шутить и ругаться. Использо­вание символов-изображений оказалось полезным и в общении ис­следователей с дельфинами. А в основу диалога с попугаем был поло­жен английский язык. И. Пепперберг обучила африканского серого попугая жако использовать английские слова для того, чтобы про­сить те вещи, с которыми он хочет поиграть, отвечать на вопросы о цвете и форме предметов, говорить о том, различаются ли два пред­мета, а если это так, то различны ли они по цвету и по форме. Так «разговорить» попугая удалось при помощи остроумного методичес­кого приема: помимо двух «собеседников» — самого попугая и экспе­риментатора — в диалоге принимал участие ассистент, который играл роль второго попугая. В тех случаях, когда настоящий попугай оши­бался, его «дублер» отвечал на вопросы правильно и получал в свое распоряжение предметы, которыми тот хотел завладеть.

Нужно отметить, что полученные результаты, хотя и очень значи­тельные, касаются искусственных языков, специально изобретенных или модифицированных исследователями для общения с животны­ми. Они не дают представления о степени сложности коммуникации этих видов в природе.

Автором совместно с Б.Я. Рябко был предложен принципиально новый подход к изучению сложных форм коммуникации социаль­ных животных: не пытаться расшифровать их сигналы и не исполь­зовать язык-посредник, а «просить» их передавать информацию, за­ранее заданную в эксперименте. При этом подходе задается не толь­ко «качество» этой информации, но и ее количество, измеряемое в битах. Применение идей теории информации позволило выявить у нескольких видов муравьев систему коммуникации, не уступающую по сложности языку танцев пчел. При передаче сообщений муравьи способны проявлять чудеса интеллекта, сравнимые с достижения­ми высших позвоночных животных: они улавливают закономерно­сти и используют их для сжатия (кодирования) информации, оце­нивают число объектов и даже могут прибавлять и отнимать неболь­шие числа.

Итак, хотя не раскрыты еще тайны мозга и механизмы поведения, но из представлений исследователей явно исчезает пропасть, обозна­ченная в древности Платоном и Аристотелем и еще несколько деся­тилетий назад надежно отделявшая интеллект человека от «неразум­ного» поведения других биологических видов.