Как известно, с определенного момента особую роль в нем стало играть представление об обладании правами горожанина, или, как час­то пишут в литературе — правами бюргера. Само формирование этого понятия представляет большой интерес. Если в первых хартиях, как правило, говорится о правах, привилегиях жителей города — горожан, то в последующих уже ставится вопрос о том, кто может считаться та­ковыми. С точки зрения социальной это означало кристаллизацию и консолидацию бюргерства как сословия. Характерно, однако, что осно­вание для обладания статусом горожанина, как правило и по преимуще­ству (несмотря на возможность сочетания с другими критериями и на региональные варианты), — это владение домом или землей в городе, то есть нечто, не связанное с занятиями, которые мы считаем собственно городскими. Городское право, выросшее из иных видов средневекового права и в то же время отражающее ценностные ориентации средневе­ковых горожан, удержало эту норму, откровенно ориентированную на главную ценность средневекового общества — недвижимость.

         Одна из южнофранцузских грамот XIII в. зафиксировала представ­ления о критериях принадлежности к городскому сообществу в воспри­ятии горожан и права. Доказывая свои права, истцы утверждали, что они проживают в этом городе уже более 20 лет, служили в войске это­го города и платили положенные налоги, и потому должны считаться его жителями, на что противная сторона возражала, указывая, что ист­цы не платили вступительного коммунального взноса и налогов и не служили в войске, а вот он-то, ответчик, полноправный горожанин, ибо приобрел дома и другую недвижимость и «подготовился должным обра­зом, чтобы явиться перед консулами» и теперь может представить пись­менный документ о признании его горожанином, писанный публичным нотарием. К сожалению, нам неизвестно, какие свидетельства предста­вили обе стороны суду, характерно, однако, что консулы признали истцов жителями города.

         С точки зрения права формирование понятия «горожанин» означа­ло смену субъекта права. Если первые городские хартии в идеале име­ли в виду все население города, то теперь часть его оказывается за рамками собственно городских правовых норм (т.е. и за рамками единого  правосудия и справедливости, что несомненно раскалывало общность города в целом и, как мы знаем, было причиной многочисленных конфликтов). Таким образом, можно сказать, что территориальное право перерастает в сословное. Крайне важно, что городское право не знает полноправных и неполноправных горожан, а делит население города нагорожан и негорожан. Последние практически не фигурируют в городских юридических документах; либо речь может идти лишь об их изъя­тии из ведения города и ее форме, либо о них просто умалчивают. И то и другое характеризует городское право как достаточно жесткую систему, несмотря или вопреки, а может быть, по причине определенной от­крытости городского слоя, его утопического стремления к гомогенности общины.

         Известно, что особую роль для жителей городов, особенно находившихся в сеньориальной зависимости, играло получение — или фиксация — свободного статуса жителей. Разумеется, интерес права к этому вопросу сильно варьирует в зависимости от региона и условий его раз­вития, т.е. от его актуальности: он может быть выражен предельно от­кровенно (ст. 1 права Гослара), через декларирование отмены сервиль­ного статуса, либо через нормы, отменяющие или фиксирующие отсут­ствие определенного рода поборов (например, права мертвой руки, как это часто бывало в пиренейских фуэро).

         Характерно, что именно этот вопрос ложится в основу «системно­го» соответствия содержания разных его отраслей друг другу. В средне­вековом праве и практике личная свобода не обязательно сопровожда­лась и свободой распоряжения имуществом; городские же хартии сви­детельствуют о постепенном подтягивании, достройке «свобод»: лич­ный свободный статус предполагал отмену (или фиксацию отсутствия) права мертвой руки и брачного побора, т.е. открывал дорогу свободно­му наследованию и свободе брака; к этому добавлялось свободное рас­поряжение имуществом, в том числе и недвижимым (хотя иногда с пред­почтением в пользу согорожан). Из этого естественно вырастало право «одного года и одного дня» и принцип «городской воздух делает свобод­ным», хотя они не отменяли наличия рабов и зависимых у самих горо­жан, усиливая сословный характер права сословностью понятия свобо­ды.

         Естественно, особое внимание всякое право уделяет разрешению конфликтов. Средневековое право города также отчетливо осознает их неизбежность, и фиксируя прецеденты, и формируя категориальный аппарат, и предлагая способы их разрешения.

         Конфликты между горожанами, особенно в том, что касалось имущественного, обязательственного, гражданского права, разрешались прежде всего путем судебного разбирательства. В зависимости от их характера тяжба могла проходить в цеховом, гильдейском суде, в судебратства либо в городском суде. Система доказательств долгое время основывалась на соприсяжничестве, хотя и не чуждалась здравого смысла, опиравшегося на свидетельства и обстоятельства дела. Влияние купеческого суда, а потом и рецепции римского права привело к повышению роли письменных доказательств и свидетельств, что не пре­пятствовало тем не менее сохранению в некоторых местах вплоть до XVI в.  Божьего суда. Право учитывает возможность примирений и сог­лашений перед судом или вне его, перед свидетелями. С XII—XIII вв. (в зависимости от региона) вырабатывается форма арбитражного суда.

         Жизнь в городе в силу естественных причин — скученности, концентрации разнородных интересов, акцентированных социальных различий, участия в политических событиях и т.д. — давала больше поводов для проявления насилия, в том числе и в форме преступления, чем жизнь деревенская. Городское право знает такие виды преступлений, как убийства, драки, изнасилования, побои, грабежи, кражи — они состав­ляют непременные темы любого городского свода постановлений, ес­тественно, в больших подробностях, чем многие вопросы повседневной, «мирной» жизни, в силу своего выпадения из нормального, «правильно­го» хода событий.

         В случаях насилия, влекших за собой уголовные тяжбы, само нака­зание являлось своего рода разрешением и завершением конфликтов, учитывая то понимание правосудия, которое характерно для средневе­кового сознания: восстановление истины и справедливости имело своим необходимым элементом воздаяние за содеянное. Именно поэтому в те­чение длительного времени в городском праве в пенитенциарной систе­ме присутствует принцип талиона, который лишь постепенно заменяет­ся штрафами. Точно так же, несмотря на то, что кровная месть в преде­лах города запрещается, изгнание осужденного с одновременным объяв­лением его вне закона фактически молчаливо признавало ее возмож­ность. В то же время в этом явлении весьма важно отметить переход/пе­ревод конфликта с семейно-родового уровня на общинный, ибо объяв­ленный вне закона был таковым для всей городской общины, и сущест­вование такой нормы предполагало/вменяло единое отношение и оди­наковые действия всех горожан.

         Если говорить о пенитенциарной системе в целом, то она основыва­лась на обычном и королевском праве и, пожалуй, в большей степени была связана/зависела от окружающего мира, — местной традиции, по­литической ситуации и т.д. — чем от городского развития как такового. В городских хартиях мы находим в качестве кары за уголовные преступ­ления талион, вергельд, телесные наказания (плети), клеймление, острижение волос, нанесение увечий, разрушение дома, обезглавливание, объявление вне закона, изгнание, позорный столб и др. — в зависимости от времени и места.

         Особое внимание городские хартии уделяют конфликтам в общественных местах. По сути дела, охрана «мира» характерна и для королев­ского законодательства, и для обычного права. Не будучи собственно городскими, подобные установления, тем не менее, приобретали особое значение в его стенах, в связи со скученностью населения и повышен­ной опасностью возникновения конфликтов.

         Городское право отразило и осознание горожанами необходимости  «профилактики преступлений». Об этом говорят и строгие наказания а нарушения мира, и запреты появляться в общественных местах с oружием (или обнаженным оружием), характерные для городских хартий и установлений. Во многих городах, особенно в период политической и экономической нестабильности, городские советы издавали единовременные акты, ограничивавшие свободу собраний на улицах, вводившиетребования ходить по улицам ночью со светом и т.д., как это было вЛиссабоне в период волнений конца XIV в.

         Многие наказания и по типу, и по форме приведения в исполнение прежде всего публичные, тоже играли роль своего рода предупреждений. Недаром в Англии в XIII в. нарушение хлебопекарной технологии влек­ло за собой демонстрацию преступника с буханкой, повешенной на шею по всем улицам города, а в южно-французских городах за кражу пригова­ривали к избиению палками pertotamviltam. И то, и другое несомненно должно было и устрашать, и объединять общину. Наконец, не послед­нюю роль в борьбе с преступлениями играло знакомство горожан с зако­нами и установлениями, настоятельно осуществлявшееся в городе.

         И здесь мы переходим к очень важной проблеме — социализирую­щей функции права в жизни средневекового горожанина.

         С течением времени право как форма нормативного мышления обособилось от норм моральных и религиозных, а затем оказалось в руках сугубых профессионалов, одновременно став сложной и разветвленной дисциплиной. В средневековье, как мы видели уже на материале понятийного аппарата, представлений об источниках права, характера суда, эти формы были все же еще очень близки и постоянно переплетались. Блестящей иллюстрацией этому может служить знаменитое требо­вание к любому, отправляющему общественную должность, быть чело­веком «доброй славы», что подразумевало верность, честность, законо­послушность, ответственность, спокойный нрав. Набор положительно оцениваемых качеств интересен сам по себе, если сравнить его, скажем, с предписаниями идальго в Семи партидах или представлениями о дос­тоинствах рыцаря. К сожалению, они не всегда бывают описаны под­робно, иногда текст установления содержит лишь указание на необхо­димость обладания famabona, но, видимо, под этим термином скрыто примерно то же. Таким образом, право фиксирует определенный нрав­ственный стереотип, лишь соответствуя которому горожанин мог стать полноценным и полноправным участником общественной жизни. Бо­лее того, то же требование предъявлялось участникам судебного про­цесса или сделки — соприсяжнику, поручителю и т.д., учитывалось при вынесении приговора. Так, зафиксированные ценностные установки, будучи осмыслены с точки зрения права, уже навязывались и таким об­разом воспроизводились в обществе.

         Нормы городского права были таковы, что неизбежно втягивали в правоведение и правотворческую деятельность практически каждого горожанина, по крайней мере в идеале. Этого требовали правила скрепле­ния сделок, особенно на недвижимость, когда соседи непременно должны были выступать в роли свидетелей; этому способствовало участие в су­дах разного уровня, и в качестве членов судебной коллегии, и в качестве присяжников, свидетелей, поручителей, не говоря уже об участии в городском управлении. Городская ассамблея давала возможность творить правовые нормы, в то время как открытость заседаний судов, пока она существовала, создавала условия для контроля со стороны населения го­да за соблюдением законов и установлений. В крупных городах с высо­ко развитым управлением преимущественно юга Европы эту роль игра-пи так называемые «анкеты» и доносы на должностных лиц.

         В такой ситуации знание обычаев и законов было необходимым компонентом знаний о мире и участия в общественной жизни. Возмож­ным же оно становилось в силу доступности правовой информации. Она обеспечивалась участием в ассамблеях, возможностью присутствия на суде, оглашением решений и установлений городского совета, равно как и королевских ордонансов, на городской площади, записью законо­дательных актов, городских и королевских, в городской книге. До нас дошли грамоты, подтверждающие, что члены городского совета дово­дят до сведения жителей обращения к ним короля. В городских школах дети горожан получали первые знания в области права. Наконец, появ­ление законоведов и возможность воспользоваться их консультацией открывала дополнительные пути к знакомству с предметом. В то же время оно играло двойственную роль, как бы отчуждая юриспруден­цию, право от его создателей и пользователей.

         Приобщение к правотворчеству и знанию права в подобных фор­мах, подразумевавших его практическое освоение и применение, дела­ло право живым и актуальным для горожанина. В то же время в разно­образии его уровней и видов, сосуществовавших в городе, проявлялась, как и в других областях жизни, одна из особенностей городской жизни — наличие паутины/множественности однопорядковых, но различимых явлений. Позволю себе предположить, что как полилингвизм меняет психологию человека, так и привычка к разнообразным формам пра­вовой жизни приучала горожанина к большей динамичности, терпимо­сти и гибкости восприятия социального мира.

         Итак, обстоятельства рождения городского права обусловили его двойственность. С одной стороны, ему были присущи черты, общие для всего средневекового права, что особенно сказывалось в формах, кото­рые оно обретало. Этому способствовала и вечная тяга к врастанию в окружающий мир, к тому, чтобы обладать теми знаками и признаками статуса, которые имели лица привилегированного статуса. С другой бороны, целый ряд привилегий и свободы — личная, брака, собственно­сти — постоянно сталкивали город именно с этими слоями общества и по сути ставили город как субъект права вне иерархии: ведь в идеале жи­тель города – «ничей» вассал, «ничей» зависимый. Отсюда — парадок­сальное явление, если учесть гетерогенность города как феномена и как социума — определенная замкнутость на себя и как результат этого в праве — консолидация сословия и ненавязчивая фиксация своих, от­личных от иных слоев, ценностей, что позволяло их воспроизводить.