ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. НОВОЕ ПРОЧТЕНИЕ СТАРЫХ ПРОБЛЕМ
История гражданской войны никогда не принадлежала к числу тем, обойденных вниманием советских исследователей. Это нетрудно понять, ведь исад гражданской войны трактовался как своего рода легитимация системы: еш Советская власть выстояла в борьбе с многочисленными и могущественными противниками, значит народ действительно поддержал ее, а все сомнения -«от лукавого». Такая ситуация имела свои плюсы, во всяком случае литературы о гражданской войне издавалось немало, и с точки зрения накопления фаот дело на месте не стояло. Но это же загоняло исследователей в жесткие рано изначально заданных конструкций, пресекало любые нетрадиционные подходы и оригинальные выводы. Господство ортодоксальных взглядов нашло ние и в массовом сознании, не случайно герои гражданской войны, прежний ореол, трансформировались в персонажей анекдотов.
Это положение стало изменяться в конце 80-х — начале 90-х годов. При чиной тому была не столь декларированная «гласность», которая поначалу дозировалась довольно строго, сколько ощущение повторения того, что, каза¬лось бы, давным-давно ушло в прошлое. Социологи отмечали в то время, у населения проявляется «почти болезненный интерес к гражданской войне, участившиеся попытки «примерять» к себе ее события…» (1). Сказать, т «предчувствие гражданской войны» раскрыло глаза историкам может быть было бы слишком громко, но то, что это оставило свой отпечаток — несомненно.
Вероятно, нельзя считать случайным то обстоятельство, что наибольшее число проблемных публикаций по истории гражданской войны пришлось на 1992 — 1993 годы. Распад Советского Союза и угроза того, что по этому же пути последует и Россия, противостояние президента и парламента, закончив¬шееся орудийной канонадой в центре столицы,— все это, помимо желания авторов, чувствуется на втором плане, идет ли речь о крушении Российской империи или судьбе Учредительного собрания.
Накал страстей явственно ощущается, когда читаешь отчет о заседании «круглого стола», проходившего в марте — апреле 1992 года в Институте российской истории. Хотя большинство его участников сошлись во мнении, что поиски виновников развязывания гражданской войны — дело бесперспективное, но фактически вопрос «кто виноват?» так или иначе поднимался в каждом выступлении. Именно он доминировал при обсуждении хронологических рамок гражданской войны.
Известно, что за последние десятилетия среди советских историков утвер-дилась точка зрения, согласно которой отсчет гражданской войны начинался с весны 1918 года (обычно в качестве ориентира бралось выступление чехосло¬вацкого корпуса или высадка англичан на Мурмане). Такая датировка прочно утвердилась в учебниках и обобщающих трудах. Тем удивительнее, что большин¬ство участников «круглого стола» высказалось против нее. Уже Ю. А. Поляков, чье выступление на заседании ученого совета Института российской истории стало толчком к дискуссии, предложил считать началом гражданской войны захват власти большевиками. «Взятие власти в столице было, безусловно, актом ажданской войны… Ну а таким ожесточенным схваткам как семидневное ?ажение в Москве, бои в Ташкенте, Иркутске, под Ростовом, в Коканде, на Южном Урале и т. д. можно ли подобрать другое определение, нежели гражданская война? Если это не гражданская война, то что такое тогда называть гражданской войной?» (2). Если заменить приведенные названия на Карабах, Приднестровье, Абхазию, то становится понятной столь несвойственная «акаде¬мическому стилю» эмоциональная окраска этих слов.
По мнению А. И. Зевелева, начало гражданской войны следует относить к Февральской революции, когда вооруженным путем был ликвидирован цар¬ский режим. Л. М. Спирин предложил считать события, происходившие с лета по октябрь 1917 года «первой гражданской войной», возложив ответствен¬ность за ее развязывание на большевиков. С его точки зрения, захват власти большевиками стал началом «второй гражданской войны», продолжавшейся до 1922 года (3). К сожалению, журнальный отчет не объясняет критериев столь необычного явления, и потому его приходится фиксировать без пояснений. Гражданская война продемонстрировала торжество методов насилия при разрешении политических и социальных проблем, и потому в отнесении ее нача¬ла не только к октябрю, но уже к февралю 1917 года была своя логика. Однако, как обратил внимание Ю. И. Игрицкий, «цепочка предлагаемых дат приобрела импульс тянуться все глубже и глубже в историческую ретроспекцию: осень 1918 г.- лето 1918 г.— весна 1918 г.— разгон Учредительного собрания — мятеж Каледина — октябрь 1917 г.— август 1917 г.— Февральская револю¬ция — революционная ситуация начала XX в. и первая российская революция… Наверное, уже рождаются и более ранние варианты» (4). Действительно, дело может быть доведено до абсурда, если не различать предпосылки гражданской войны и саму войну, потенциальную, нереализованную возможность, и возмож¬ность, ставшую реальностью.
С компромиссных позиций на заседании «круглого стола» выступил В.И.Миллер, чуть позже опубликовавший специальную статью, где развива¬лась все та же мысль. Он предложил разделять взгляд на гражданскую войну как на процесс (в этом смысле она действительно началась в феврале 1917года) и период в русской истории (ограничив его традиционными рам- ками) (5). Но, как это бывает всегда с компромиссными вариантами, (понят* почему хронологические границы «процесса» и «периода» не совпадают 6ш достаточно мудрено) предложение В. И, Миллера особого отклика не встретил.
В 1994 году в брошюре «Гражданская война: взгляд сквозь годы Ю. А. Поляков предложил один из вариантов схемы периодизации граждан] ской войны. «Гражданская война в России, длившаяся с 1917 г. по 1922 г., была сложным, многоэтапным, многофазовым явлением. — пишет Ю. А. Поляков-Развязывание, течение войны включает следующие фазы: насильственное свер жение самодержавия… (февраль-март 1917 г.). Усиление социально-полити ческого противостояния в обществе, неудача российской демократии в ее ПОПЫТКЕ! установить гражданский мир, эскалация насилия (март — октябрь 1917 г.}| Насильственное свержение Временного правительства, установление советской! власти в России, новый раскол общества, распространение вооруженной борь| бы (октябрь 1917 г.— март 1918 г.). Дальнейшая эскалация насилия, террор! с обеих сторон, локальные военные действия, формирование белых и красных! вооруженных сил (март — июнь 1918 г.). Время ожесточенных сражений меэд)Т массовыми регулярными войсками… милитаризация экономики — время войны полном смысле этого слова (лето 1918 г.— конец 1920 г.). Постепенное, посл завершения крупномасштабных военных операций, затухание гражданш войны, ее локализация и полное окончание (1921 — 1922 гг.)» (6).
Из всех участников «круглого стола» только В. П. Наумов и В. И. Петре высказались в пользу традиционной периодизации. В.И. Петров предложи начинать освещение событий гражданской войны с похода Керенского — Краснов на Петроград (7). Казалось бы, разница в считанные дни, а то и часы, разд ляющая захват власти большевиками и выступление Керенского, не играя существенной роли. Но тут встает вопрос об ответственности за первый шаг ставший толчком к дальнейшей эскалации насилия. В одном случае ее несут большевики, в другом — их противники.
Это и объясняет столь бурное обсуждение проблемы, носящей на первый взгляд сугубо схоластический характер. Из споров о временных рамках граж¬данской войны встает все тот же гонимый и отвергаемый как ненаучный вопрос «кто виноват?». Конечно, избежать его трудно. События, о которых идет речь, столь разительно схожи с сегодняшней действительностью, что невольно порож¬дают у любого исследователя «иллюзию присутствия». Человека же, на себе ощутившего последствия социальных катаклизмов, бесполезно утешать тем, что все происшедшее с ним объективно обусловлено глубокими предпосылками и историческими закономерностями. В итоге российская историография граж¬данской войны все отчетливее стала развиваться под знаком поисков виноваты);.
Отсюда следовал неизбежный логический вывод. Если были конкретные виновники, если все было отнюдь не столь жестко запрограммировано, как это представлялось нам ранее, значит при ином стечении случайных факторов история могла бы пойти совсем другим путем. Это объясняет короткое, но бурное увле¬чение «историческими альтернативами», которое пережила отечественная наука, Профессионалы, дотоле снисходительно заявлявшие, что игры с сослагатель¬ным наклонением есть удел писателей-фантастов, неожиданно начали выяснять, а «что было бы, если?». Что было бы, если бы октябрьское выступление больше- виков было подавлено с самого начала? Что было бы, если бы осенью 1917 года было создано «однородное социалистическое правительство»? Что было бы, если бы Учредительное собрание не было распушено после первого же дня своей работы?
Учредительному собранию повезло особенно. Литература, посвященная ему, очень многочисленна, и на примере ее наглядно видно, как изменение на¬строений общества влияло на взгляды историков. В начале 1992 года в журнале «Вопросы истории» была опубликована статья Б. В. Журавлева и Н. С. Симо¬нова, рассматривавшая последствия неудачи эксперимента с «российской кон¬ституантой» (8). В трактовке авторов статьи роспуск Учредительного собрания — прежде всего, упущенный шанс трансформации большевистского режима в демо¬кратически-правовое государство на основе национального согласия и широкого политического блока левых партий. Однако, большевики «частично не успели (?), частично не захотели» идти на соглашение с оппозицией, утвердив в итоге свою монополию на власть.
Новая возможность создания левой коалиции, возникшая в конце 1918 г., когда руководство эсеров объявило об отказе от антисоветской деятельности, тоже оказалась нереализованной из-за взаимной неуступчивости и недоверия. В последний раз основа для сближения большевиков, с одной стороны, эсеров и меньшевиков, с другой, сложилась к началу 20-х годов. По мнению авторов статьи, концепция НЭПа была близка к программе умеренных социалистов, но вновь между потенциальными союзниками не было достигнуто согласия. В итоге, «реформа политического строя застопорилась, усугубив худшие стороны и прояв¬ления системы, возникшей в пору «военного коммунизма». Их консервация послу¬жила затем питательной средой формирования сталинского тоталитаризма» (9). Прошло не так уж много времени, но сейчас эти мысли производят впе¬чатление давно ушедшей эпохи, периода надежд на «социализм с человеческим лицом». Упреки в адрес большевиков и их оппонентов-социалистов за то, что они не смогли достичь пресловутого » консенсуса», звучат теперь, по меньшей мере, наивно.
Совсем иные оценки содержатся в опубликованной два года спустя статье Л. Г. Протасова. В его понимании роспуск Учредительного собрания был точкой отсчета всего последующего периода истории. «В истории Октябрьской рево¬люции роспуск Учредительного собрания пребывает, так сказать, в тени главного события — восстания 25 октября в Петрограде. Но в истории российского тота¬литаризма иерархия этих событий иная» (10). Если для В. В. Журавлева иН. С. Симонова Учредительное собрание было шансом легитимации Советской «ласти и закрепления в ее деятельности демократических начал, то Л. Г. Прота¬сов полагает такую возможность весьма сомнительной. «Для этого Советская власть должна была превратиться в традиционную систему самоуправления, то есть перестать быть самой собой» (11). Эти слова почему-то заставляют вспомнить не только (а, может быть, и не столько) 1918, но и 1993-й, конфликт между президентом и Верховным советом, воспринимавшийся определенной частью общества как борьба с последним наследием коммунистического прошлого. В оценке большевиков Л. Г. Протасов категоричен. По его мнению, их неудача на выборах в Учредительное собрание фактически означала «вотум недоверия новой власти». В свою очередь, успех эсеров «значителен прежде! всего тем, что это была массовая поддержка центристской, примирительной] линии, а вовсе не триумф партийной доктрины» (12). Упрекать автора в изли¬шней категоричности суждений как-то и неудобно, поскольку Л. Г. Протасов] известен как один из крупнейших знатоков истории Учредительного собрания, Однако, трудно удержаться от того, чтобы не высказать сомнения: неужели] полутора месяцев оказалось достаточно для того, чтобы Советская власть дис¬кредитировала себя, причем даже там, где о ней и слышали-то только пона¬слышке? Как можно говорить о массовой поддержке центристской, примири¬тельной линии, если выборы в крупных городах продемонстрировали крайнюю, степень поляризации общества, и эсеры вышли лишь на третье место, уступив J не только большевикам, но и кадетам? Похоже, что оценки автора есть резуль-| тат аберрации, порожденной наложением прошлого на настоящее.
За десять «перестроечных» и «постперестроечных» лет общественные] настроения эволюционировали от недоверчивости к надеждам и от надежд j к разочарованию. Все происходившее в стране крепило в массовом сознаний убеждение в том, что политики не считаются с мнением народа. Характерно преломление это получило в историографии. На упоминавшемся заседании: «круглого стола» в Институте российской истории диссонансом по отношении к сказанному другими участниками прозвучало выступление Г. 3. Иоффе; «Вопреки распространенному мнению о том, что вектор борьбы шел снизу, было, скорее, наоборот… Гражданская война была результатом борьбы за власть, вязанной политическими структурами» (13). Эта мысль последовательно прово¬дится и в других статьях того же автора.
В февральские дни 1917 года, как полагает Г. 3. Иоффе, «вопрос о монар-хии практически решили несколько оппозиционных политических лидеров» (U), Близорукость и политиканство погубили Временное правительство и отдали стра¬ну в руки большевиков. Но и сами большевики не собирались считаться с наро¬дом, продемонстрировав это разгоном народных представителей. «Волеизъяв¬ление большинства было без колебаний попрано радикальным меньшинством, силой прорвавшимся к власти» (15). Ничуть не лучше были и противники большевиков, также погрязшие в партийном эгоизме и корыстных интересах.
Напрашивается тривиальное резюме: «Политика — грязное дело». Но если история вершится политиками (а грязными или чистоплотными — уже не суть важно), значит буквально каждый ее эпизод содержит возможность множества альтернатив. И действительно, Г. 3. Иоффе, кажется, предложил максималь¬ное число таковых. По его мнению, несостоявшиеся возможности были заложены не только в Учредительном собрании. Общенациональная (антибольшевистская) коалиция могла сложиться в сентябре 1918 года на Уфимском государственном совещании (16). Автор называет это «последним шансом».
Однако, оказывается, что и этот шанс был все-таки не последним, ийо «гражданская война могла бы закончиться зимой 1919 г., если бы расчеты поли¬тиков не стали выше интересов истекавшего кровью парода'». Речь идет о пла¬нах проведения мирной конференции на Принцевых островах. Как полагает Г. 3. Иоффе, конференция не состоялась только потому, что «никто из тогдаш¬них «действующих лиц» не хотел поступиться своими политическими интересами и амбициями» (17). Странно читать такие сентенции за подписью Г. 3. Иоффе — признанного и авторитетного специалиста в области истории гражданской вой¬ны. Если страна (применяя образ, использованный самим же автором) «встала на дыбы», трудно поверить, что все могло бы кончиться исключительно чьим-то волевым решением.
Этот же автор в 1995 году выпустил книгу под названием «Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов». В аннотации к изданию указывается, что в книге «впервые предпринята попытка дать историю российских революций… через характеристику личностей и деятельности трех главных политических лидеров эпохи…» По сути же эта монография является «расширенным и до¬полненным» изданием выпущенной в 1989 году книги ««Белое дело». Генерал Корнилов». Но, прошло шесть лет, акценты поменялись. Поменялся также и порядок глав в новой книге. И не только порядок, но и названия некоторых из них. Так например, глава «Ставка против правительства» обрела новомодное наименование «Августовский путч», а «Утерянные шансы» стали «Последним шансом демократии». К тому же автор повторяет и ряд фактических неточнос¬тей и преднамеренных искажений присутствовавших в книге о Корнилове (18). Что до бесчисленных альтернатив, возникающих, если трактовать граж-данскую войну исключительно как порождение борьбы за власть соперничаю¬щих политических клик, то смущает уже само их обилие. Пожалуй, следует согласиться с Ю. А. Поляковым: «Альтернативы существуют всегда. Их мно¬жество. Любая революция (коль скоро речь идет о революциях) может остано¬виться на половине пути, на трети или четырех пятых его (кстати, как определить, где конец пути?), может свернуть влево или вправо. Дело не в количестве вари¬антов и возможных альтернатив и их теоретическом обосновании, а в их реаль¬ности» (19). Характерно, что в последние годы былое увлечение «историчес¬кими альтернативами» заметно угасло. На смену умозрительным конструкциям приходит изучение действительно существовавших вариантов, заложенных уже в самом многообразии противостоявших друг другу в гражданской войне сил. Отсюда вытекает растущий интерес исследователей к истории противников большевизма. В значительной мере он стал реакцией на замалчивание этой темы в предыдущие годы, но, к несчастью с самого начала обрел некий оттенок поли¬тической моды. На книжный рынок хлынул поток часто дублировавших друг друга переизданий белых мемуаров, как правило воспроизводящих не оригинал, асозетские публикации 20-х годов (20). Так, например, известная книга Романа Гуля «Ледяной поход» была опубликована в «перестроечные» и «постперестро¬ечные» годы не менее пяти раз и общий тираж этих изданий составил свыше 550 тысяч (!) экземпляров. И все эти издания воспроизводили текст опубли¬кованный в Советской России в начале 20-х годов, несмотря на то, что более полный текст был опубликован самим автором в 80-е годы в «Новом журнале». В 1991 году издательством «Наука» были выпущены в свет первые два тома «Очерков русской смуты» А. И. Деникина. Остается только сожалеть, что на этом дело завершилось, и последующие тома света так и не увидели. Правда, полный текст «Очерков» вот уже несколько лет (с 1990 г.) печатается на стра¬ницах журнала «Вопросы истории», но это, так сказать, «голая» публикация, без каких-либо пояснений и комментариев. Равно как не содержит коммента- риев и самое объемное из изданий белых мемуаров — предпринятый изда¬тельством «Терра» репринт 22-х томов берлинского «Архива русской революции».
Разумеется, дело не во всех случаях обстояло так. В 1991 г. В. Г. Бортнев-ским была издана с большой статьей-послесловием одна из лучших книг о Белом движении — книга генерала А. В. Туркула «Дроздовцы в огне» (21). Им жеj по материалам Пражского архива была издана книга «Записки белого офицера» Э. Н. Гиацинтова с подробными комментариями и вводной статьей (22).
Самостоятельное научное значение (прежде всего для восстановления персо-1 налий) имеют комментарии В. И. Голдина в двухтомном сборнике воспоми-1 наний о Белом движении на Севере (23). Очень информативны комментарии! С. В. Карпенко к книгам серии «Белое дело» (24).
Особо нужно выделить вводные статьи и комментарии к материалам! о революции и гражданской войне, помещенным в пяти томах альманаха «Рус-1 ское прошлое» (25). Следует отметить также, что в отличие от других подобны?; I изданий «Русское прошлое» отбирает только те документы и воспоминания, I которые никогда не публиковались ранее. Уже в первом томе альманаха были опубликованы записки петроградского градоначальника А. П. Балка, сенсацион-1 ные воспоминания белогвардейского агента в Кремле — А. А. Бормана. За этим I последовали уникальные публикации о белогвардейской контрразведке, об осве-| домительной организации «АЗБУКА», письма известных политических деятелей эпохи революции и гражданской войны. Отдельный том полностью состоит из материалов предоставленных парижским Обществом ревнителей русской истории.
Несомненный интерес для исследователей представляют и вышедшие три номера военно-исторического журнала «Новый Часовой» (26). Наряду с следованиями и публикацией документов по военной истории России и СССР в журнале публикуются статьи и материалы по истории гражданской войны.
В 1995 году вышел в свет сборник «Октябрь 1920-го. Последние Русской армии генерала Врангеля за Крым». Книга представляет собой своего рода хрестоматию «Крымского периода» гражданской войны, в которой собра¬ны отрывки из более чем двух десятков воспоминаний (от генерала Вранге до малоизвестного подпоручика Власова). Предисловие С. Волкова к этому изданию является примером политизированности истории в наше время, лизируя Русскую армию Врангеля, автор пишет, автор пишет, что она «строилась на строго регулярной основе, целиком и полностью в традициях Императорско армии» (?!). Далее С. Волков убежденно заявляет: «Были изжиты конфликты с руководством казачьих областей, разрешен в интересах абсолютного большин¬ства населения страны земельный вопрос, сформировано эффективное граж¬данское управление» (27). Столь вольное жонглирование фактами может ввести неискушенного читателя не просто в заблуждение, а дезориентировать по клю¬чевым вопросам не только «Крымского периода», но и всей гражданской войны, К тому же, автор пользуется явно ненаучной терминологией — «сатанинский замысел», «дьявольская идеология» и т. д. Составитель сборника А. Дерябин указывает, что в него «вошли лишь воспоминания и работы Белых военачальни¬ков, генералов и офицеров, что продиктовано взглядами составителя» (курсив наш.— А. У., В. Ф.). Далее составитель справедливо замечает: «Безусловно,что для изучения и восстановления объективной картины событий октября i Крыму этого недостаточно — необходимо использовать различного рода официальные документы, переписку, мемуары и т. д. не только Белой армии, но и исходящие от красных» (28).
В последние годы появились и специальные исследования, где написан¬ные в эмиграции воспоминания, мемуары, исследовательские работы деятелей антибольшевистского движения рассматриваются с позиций источниковедчес¬кого анализа (29).
По сравнению с обилием мемуарных публикаций число работ, посвященных собственно истории противников большевизма, поначалу было невелико. Среди них преобладали газетные и журнальные статьи о лидерах антибольшевистской борьбы (особенно повезло романтической фигуре адмирала А. В. Колчака) (30). В большинстве из них настолько явно прослеживаются каноны агиографичес¬кого жанра, что так и хочется объединить их в рубрику «Пламенные контррево¬люционеры». Этой опасности не всегда могли избежать даже авторитетные спе¬циалисты. В статье, посвященной генералу В. О. Каппелю, В. Г. Бортневский писал: «Должен признаться: изучая историческую литературу, мемуары, совет-ские и зарубежные архивные документы, я, сталкиваясь постоянно с лавиной позитивной информации об этом человеке, пытался найти какие-либо свиде¬тельствующие против него лично сведения — дабы избежать расхожего обвинения в идеализации. Но тщетно! таких сведений, по всей очевидности, просто нет» (31). При всем уважении к автору этих строк, возражение здесь напрашивается само собой: дело не в дозировании позитивной и негативной информации, «агио¬графический» подход убивает образ реального человека, в результате чего мы рискуем с новым набором лубочных героев оказаться столь же далеки от глубокого осмысления прошлого, как и ранее.
Из биографических произведений особого внимания заслуживает работа Л. А. Юзефовича о бароне Р. Ф. Унгерне (32), и не только потому, что это не статья, а довольно объемная книга. Человек в эпоху социальных катаклизмов — тема для российских историков новая и почти не разработанная. Связанные с ней вопросы обсуждались в 1994 — 1995 гг. на двух конференциях, проведен¬ных Научным советом РАН «История революций в России», но исследователь¬ских публикаций по этой проблеме немного. Собственно, книга Л. А. Юзефовича и не исследование в академическом понимании. Обстоятельства биографии реаль¬ного человека и демоническая легенда о «кровавом бароне» настолько тесно переплетаются на ее страницах, что подчас она больше напоминает роман, несмотря на постоянные отсылки к свидетельствам современников и документам. Относить это к числу недостатков работы вряд ли стоит, ибо автор и не пыта¬ется придать ей облик классической монографии. Во всяком случае, эта работа принадлежит к числу немногих, затрагивающих ту область, где большинство историков пока еще чувствует себя крайне неуверенно.
В последние два-три года исследования о белом движении публикуются с чаще (33). Подробный рассказ о них занял бы слишком много места и потому остановимся на наиболее, с нашей точки зрения, показательных.
Статья В. М. Воинова является одной из первых работ по истории белого офицерства. Известно, что особенностью белого движения была его военная природа, активная роль армии в решении важнейших вопросов политической и государственной жизни. В статье на примере Сибири рассматривается соста белого офицерства, эволюция его политических симпатий, своеобразные прояв ления «белой» психологии.
Этой же проблематике, но заявленной более «глобально», посвящен| вышедшая в Нижнем Новгороде брошюра «Белое движение и отечественный офицерский корпус в годы гражданской войны в России (1917 — 1922 гг.)» (34) Авторы предпринимают попытку показать сущность белого движения, причина его возникновения и социальную базу, политическую программу и идеологию] а также причины поражения. Но, как часто бывает, декларировать гораздо легче] чем исполнить, поэтому на двух печатных листах текста даже маститым иски рикам не всегда удается всесторонне осветить такие широкие проблемы. В вид! приложений авторы брошюры публикуют биографические очерки «идеологов! организаторов и руководителей белого движения». Несомненно, это очень важи и интересно, но удивительным остается, почему же очерки посвященные военш руководителям российской контрреволюции частично (биографии А. М. Кале дина, Л. Г. Корнилова, А. В. Колчака, А. Я. Слащева и др.) или же полносты (биографии П. Н. Врангеля, Н. Н. Юденича) переписаны с комментарий ко второму изданию двухтомника Н. Е. Какурина «Как сражалась революция вышедшему в 1990 году, без указания автора этих комментариев.
Необычна по постановке вопроса статья В. Г. Бортневского о белой раз-ведке и контрразведке. Статьи В. М. Воинова и В. Г. Бортневского вводя в научный оборот богатую информацию, но, к сожалению, пока еще иллюст тивны и не складываются в целостную картину. Вероятно, это следует объяснил, и ограниченными возможностями архивных источников, но, так или иначе, теми поднятые в названных статьях, отнюдь не закрыты для дальнейшей разработки.
То же самое относится и к статье Н. И. Дмитриева, посвященной эконо-мической политике адмирала Колчака. На основе большого количества архивнй материалов автор подробно рассматривает состояние финансов «Белой Сибири» характеризует положение в промышленности и на транспорте. Исследования такого рода особенно важны, ибо победа в гражданской войне зависела не толь¬ко от боеспособности армий и стратегических талантов их вождей.
Еще раз повторим — история антибольшевистского движения сравните^ недавно вошла в круг тем, активно изучаемых российскими исследователями, Отсюда и неразработанность методологических вопросов, путаница на терминов и дефиниций. Восполнить этот пробел стремятся немногие концептуальные построения более уязвимы для критики, чем любые ишщ ния по конкретным вопросам. К слову сказать, в отечественной исторической науке в последние годы наблюдается своего рода фобия в отношении любых методологических конструкций. Обязательный раздел автореферата любой совре¬менной диссертации, содержащий сведения о методологических основах иссле¬дования, как правило сводится к стандартному набору ничего не значащих фраз о «принципах историзма», «научной объективности» и т. д. Здесь, видимо,имеет место элементарное незнание современных теорий исторического развития, рож¬денное долголетним безраздельным господством «единственно верного» ученм Тем больше оснований приветствовать «безумство храбрых», тех, кто все-таки решился перейти от конкретики на уровень обобщений.
Специалистам давно известны работы В. Д. Зиминой по истории анти-большевистских сил Юга и Северо-Запада России. Новое ее исследование пред¬ставляет собой попытку характеристики Белого движения как единого целого, определения его места и роли в истории гражданской войны (35). О таком подходе свидетельствуют уже названия глав: «Белое движение: структура и этапы развития», «Белое движение: политические режимы и их типология» и т. д. Следует отдать должное научной эрудиции автора. В работе использо¬вано огромное количество литературы, в первую очередь эмигрантских изда¬ний, причем в немалой части — не использовавшихся ранее отечественными исследователями. Правда, подчас создается впечатление того, что эта информа¬ция подавляет автора. Приводя в первой главе многочисленные оценки Белого движения, исходящие из уст самих белых, автор резюмирует: «Разобраться в случившемся не могли ни его участники, ни его очевидцы, не сумевшие даже договориться до единого понимания того, что такое Белое движение» (36). Констатация любопытная, но обескураживает то, что и сама В. Д. Зимина не пытается дать ответа на этот вопрос.
Но это, скорее, исключение, в большинстве случаев автор не боится само-стоятельных выводов. Пытаясь дать типологию белых режимов, Зимина пи¬шет, что для большинства из них было характерно «переплетение авторитарных и демократических принципов с ориентацией на сохранение и поддержание исторически традиционных, сформировавшихся форм общественной и государ¬ственной жизни России». В другом месте автор указывает, что Белое движение «сформировалось на основе отрицания всего того, что делали коммунисты» и как результат «недооценивало взаимосвязь военной и социальной сторон граж¬данской войны и шло в своих практических действиях по пути реанимации дореволюционной России», совершенно искренне при этом отрицая упреки в реставраторстве (37). Замеченные здесь двойственность и противоречивость характеризовала и иные стороны Белого движения, подтверждений чему можно | найти немало.
Выводы В. Д. Зиминой можно оспаривать или принимать, но, несомнен-ее работа относится к самым интересным из числа вышедших за последнее . Было бы досадно, если бы из-за того, что появилась она в провинции и минимальным тиражом, работа не получила должного резонанса.
К разряду исследований, привлекающих неординарностью постановки во-просов, нужно отнести.и книгу Г. А. Трукана, на страницах которой предпри¬нята попытка проследить истоки российского тоталитаризма (38). Говоря о ней, уместно продолжить тему Белого движения тем более, что в книге этому посвя¬щена довольно объемная глава. Полагая, что в принципе был возможен и иной исход гражданской войны, автор пытается выделить причины, обусловившие поражение белых. В том порядке, в каком они изложены, выглядят эти при¬чины следующим образом. Во-первых, стратегический просчет белых вождей, сделавших ставку на западную помощь. «Союзники, их своекорыстная поли¬тика, недостаточная и несвоевременная помощь погубили антибольшевистское движение и тем самым погубили Россию» (39). Не хотелось бы ссылаться на предыдущие работы Г. А. Трукана (каждый имеет право пересмотреть свои взгляды), но, пожалуй, приравнивание гибели антибольшевистского движения к гибели России выглядит немного странно. Не очень понятны и мотивы, за вившие автора поставить эту причину на первое место. Впрочем, об этом можн догадаться, если вспомнить, что надежды на западную помощь и последовавшее за ними разочарование мы не столь давно пережили вновь.
Реалии дня сегодняшнего ощущаются в книге и дальше. Второй причино неудачи антибольшевистского движения Трукан считает сепаратизм окраин «Парад суверенитетов разрушил великую державу, помог укрепить диктатуру большевиков» (40). Трудно судить, что для автора хуже — крушение велико! державы или установление диктатуры большевиков (которые, к слову сказать державу успешно восстановили).
Зато следующее обстоятельство, отмеченное Г. А. Труканом, может считаться удачной находкой. По его мнению в пользу большевиков сыграли настроения масс, охваченных стремлением к переделу собственности. «Эти массы охотно уселись за стол, накрытый большевиками социалистической скатертью. Лидеры антибольшевизма потерпели поражение, пытаясь оторвать массы от этого стола». Пожалуй, это точнее, нежели обычные ссылки на то, что] белые не сумели или не захотели осуществить земельный передел. Большевики с самого начала объявили о передаче земли крестьянам, но это не спасло их от восстания деревни. Реквизиции же и конфискации в годы войны применяла и та и другая сторона.
Еще одной причиной победы большевиков автор книги считает разногла-сия внутри антибольшевистского лагеря. «Троцкий и Сталин не любили друг друга больше, чем Деникин и Краснов, Колчак и Гайда. Однако большевики имели идеологию, которая объединяла их вместе, и руководителя Ленина, авторитет и власть признавались всеми без исключения» (41). Этот тезис сомне¬ний не вызывает. Об отсутствии объединяющей идеи и личности всеми признан ного вождя не раз писали и эмигранты-мемуаристы.
Конечно, названные в книге факторы не охватывают всего перечня i чин поражения антибольшевистских сил, да и перечень этот, наверное, можно продолжать до бесконечности. Но повторим — внушает уважение уже ( стремление автора высказаться по тем вопросам, о которых другие пока пред¬почитают молчать.
Особое место в истории гражданской войны занимает упомянутый выш вопрос об иностранном вмешательстве. Было время, когда затяжной и кровопро-литный характер войны ставился в вину исключительно интервентам, а в осно¬ву ее периодизации были положены пресловутые «три похода Антанты». Уди¬вительно, но сейчас эта некогда популярная тема оказалась почти забытой.
Из опубликованных за последнее время исследований специально она рассматривается лишь в работах В. И. Голдина (42). О позиции этого автора говорит уже вопрос, вынесенный в заголовок одной из его статей — «Интервен¬ты или союзники?» В. И. Голдин полагает, что дать однозначную оценку интер¬венции Антанты невозможно, ибо менялись не только ее масштабы, но и характер. На первом этапе она диктовалась не столько стремлением поддержать антиболь¬шевистские силы, сколько желанием воссоздать на востоке антигерманский фронт. В фактор гражданской войны интервенция превращается лишь со времени вы¬садки англичан в Архангельске и позднейшего союзнического десанта на юге.
Попытки разграничить «иностранную военную помощь» и прямое вторже-ие выглядят необычно, но вызывают настороженное отношение. К тому же, акое деление в лучшем случае подходит к ситуации, имевшей место на Севере, о выглядит совершенно искусственно применительно к японскому десанту на альнем Востоке. С формальной точки зрения и немецко-австрийская оккупа-ия Украины тоже не носила антибольшевистского характера, ибо предпринята ыла согласно букве брестских соглашений, но именно семимесячное пребыва-ие немцев на юге позволило окрепнуть антибольшевистским силам и тем са¬мым не в последнюю очередь породило последующие два года гражданской войны. Противостояние красных и белых во многом определяло характер войны, но отнюдь не исчерпывало цветов ее палитры. Если ранее это часто забывалось, то последние годы, напротив, характеризуются повышенным вниманием иссле¬дователей к различным аспектам, условно говоря, «зеленого» движения. Появил¬ся целый ряд публикаций о Н.И. Махно и махновщине (43). Самой заметной из них стала монография В. Н. Волковинского, вышедшая, что называется, «награни эпох», когда новые трактовки только-только начали пробиваться сквозь догматические схемы прошлых лет (44). На страницах книги это очень заметно. Для автора его герой — отнюдь не просто бандит, Махно «был органически связан с трудящимся крестьянством, хорошо знал чаяния и стремления сельско¬го населения». При этом автор не идеализирует махновское движение: «Проти¬воречия, раздиравшие повстанческую армию Махно, были во многом противо-речиями самого крестьянства, в сознании которого удерживались не только ком¬мунистически уравнительные представления о справедливости, но и дикая нена-, висть к господствующим классам, недоверие к интеллигенции, стремление по¬больше урвать у «буржуйского» города» (45). Однако с этими смелыми даже для «перестроечных» лет оценками на страницах книги соседствует традицион¬ное утверждение том, что конец махновского движения был предопределен провозглашенным большевиками курсом на союз со средним крестьянством.
Еще более популярным среди исследователей сюжетом стала история кресть¬янских выступлений в Тамбовской губернии, знаменитой «антоновщины» (46). Тема эта в предыдущие десятилетия фактически замалчивалась и посему поня¬тен налет сенсационности в некоторых посвященных ей публикациях, определен¬ная идеализация повстанческого движения и его вождя.
Впечатление наиболее взвешенных оценок производит статья С. А. Есикова и Л. Г. Протасова, намечающая новые подходы к изучению «антоновщины» (47). Авторы справедливо указывают на то, что ее истоки нужно искать в событиях осеки 1917 года, когда крестьяне громили усадьбы и захватывали помещичьи имения. Да, большевики дали крестьянам землю, но доверие к новой власти очень скоро было подорвано введением продовольственной диктатуры, продот¬рядами и комбедами, насильственной мобилизацией в армию. Очаги крестьян¬ского сопротивления существовали на протяжении всех лет гражданской войны, «собственно «антоновщина» стала лишь последним звеном этой цепи.
В работе показано, что традиционная версия об организации тамбовского восстания руководством партии эсеров не имеет под собой оснований, хотя вли¬яние эсеровской идеологии явственно прослеживается в поведении его руково¬дителей.
Этот вопрос специально рассматривается в статье С. А. Есикова и В. В. Ка-1 нищева, посвященной деятельности «Союза трудового крестьянства», ставшего!з организационным ядром тамбовского выступления (48). Авторы статьи приходят!» к любопытному выводу: «Многие решения и мероприятия комитетов «Союзш трудового крестьянства» имели весьма очевидные аналогии с политикой совет!г ской власти: от политического «комиссарского» контроля за принятыми в пар-! к тизанские армии офицерами и чиновниками, широкого учета и контроля за «mi родным имуществом», до суровых наказаний за любые проступки «по законам! революционного времени». Видимо, логика времени вынуждала социалист! любых оттенков, пытавшихся взять власть, действовать одинаково» (49). Это! выводит на вопрос о «степени родства» противостоявших друг другу в граждан! скую войну политических сил, вопрос, который в последнее время поднимается! все чаще.
Уже заголовки статей об «антоновщине» дают широчайший разброс:! «мятеж», «восстание» и даже «последняя крестьянская война». Этимологически! «мятеж» и «восстание» различить трудно, но мы привыкли придавать терминами оценочное содержание. Застарелая привычка искать в истории «наших» и «ненэ[ ших» нередко срабатывает до сих пор. Иллюстрацией этого могут быть споры] о красном и белом терроре.
Сюжет этот мог бы стать темой специального историографического очерц| настолько регулярно он возникает на протяжении последних лет (50). В трактовке советская историография прошла путь от замалчивания красного! террора в 60 —70-е до попыток оправдать его необходимостью защиты завоева-[ ний революции — на заре эпохи «гласности». В постсоветское время историков утвердилось мнение о равной вине обеих сторон, и красных и белы);, в развязывании массового террора.
В таком духе написано наиболее крупное исследование по этой пробле-1 ме — монография А. Л. Литвина (51). Но еще раньше, в 1993 году, в шеста номере журнала «Отечественная история» им же была опубликована статья| «Красный и белый террор в России 1917 — 1922». Бесспорно, статья интересна, тем более, что была написана на основе не только разнообразной литературы, I но и с использованием архивных источников. К сожалению, как отметил в своек письме в редакцию В. Бортневский, «общий вывод автора носит… вовсе неака-j демический, а публицистическо-декларативный характер: «И как бы ни описывали] события тех лет участники, очевидцы, историки, суть одна — красный и белый террор были наиболее варварским методом борьбы за власть… Любой террор -преступление перед человечеством, чем бы он ни мотивировался»» (52). J\ автор реплики пишет, что «появись эта статья года три-четыре назад — ее мож¬но было бы только приветствовать… но сейчас же выводы автора наводяг на грустные размышления, поскольку априорно признаваемый принцип трав¬ной ответственности» за жертвы войны не может… способствовать ее объектив¬ному научному исследованию». В конце своего письма он отмечает и то, та; белый террор показан А. Л. Литвиным «донельзя поверхностно, иллюстративно, он как бы искусственно «привязан» к террору красному…» (53)
Заметим, к слову, что единственная глава о белом терроре в монографии А. Л. Литвина явно уступает по содержательности другим.
Но при общем подходе понимание его разнится. Для одних это повод задуматься над причинами, вызвавшими многолетнюю кровавую вакханалию: «Разумеется, нет смысла ни оправдывать зверства, ни впадать в дешевое мора¬лизаторство, ни заниматься поиском того, кто начал террор первым. Важнее понять нравственно-психологическое состояние общества после многих лет вой¬ны» (54). Для других принцип равной вины не мешает искать, кто же виновен более. В этой связи регулярно вспоминается пресловутый «приказ Корнилова, обязывавший не брать пленных» (55). Кстати, похоже, что его нужно отнести к разряду мифов, ибо такого документа попросту нет (при этом нужно при¬знать, что такое распоряжение было в общем-то в духе Корнилова).
В последнее время принцип равной вины стал трактоваться применитель¬но не только к ответственности за развязывание террора, но и к общей оценке политики красных и белых. Наиболее прямолинейно это сформулировано в упо¬минавшейся книге Г. А. Трукана: «При всех различиях между большевистской и военной диктатурами было много сходства. И тот и другой режимы ставили главу угла несбыточные утопические идеи. Одни — коммунистические, дру— имперские, предусматривающие сохранение единой, неделимой России. это толкало неизбежно к реставрации старых порядков, безвозвратно ушедших после двух революций. И те, и другие, внедряли свои утопические идеи с помощью насилия, ставшего главным и определяющим в деятельности большевиков и военных диктаторов. И здесь еще один парадокс нашей истории: ожесточенное противоборство двух типов диктатур, независимо от исхода, усиливало и закреп¬ляло тенденцию тоталитарного развития нашего общества в качестве наиболее вероятной альтернативы» (56).
Здесь явно подменяют друг друга понятия «тоталитаризм» и «авторита-ризм», но это, в конце концов, не главное. Призыв «чумы на оба ваших дома» понятен, памятуя крайнюю степень политизации обсуждаемых вопросов, но абсо¬лютно не годится в качестве методологической основы. Мало того, что фаталь¬ная предопределенность рождает слишком пессимистические оценки настоящего | «будущего. По сути такая постановка делает бессмысленным дальнейшие иссле¬дования. Если исход запрограммирован изначально, то зачем вообще спорить? Однако отказаться от «равной вины» значит опять искать более виноватого. Выход из этого круга один — отказаться от идентификации себя с «красными» ми «белыми», вспомнить, что это уже история, пусть недавняя, пусть до боли похожая на сегодняшний день, но все же история.